— Все ли ружья на месте?
— Да, все четыре.
— Вы уверены?
— Да. Три зарегистрированы, одно нет, — она показала на крайнее ружье.
Алвис быстро заглянул в стволы. Нет, из этих ружей сегодня не стреляли.
— Когда он приехал, в машине был еще кто-нибудь?
— Нет.
— Вы уверены?
— Он въехал во двор. Я стояла в кухне у окна и все прекрасно видела.
— И он сказал, что приехал только за плащом?
— Он ничего не сказал, — она зло усмехнулась. — Уже недели две, как мы не разговариваем.
Нелли Римша довольно подробно описала одежду мужа, по просьбе Алвиса отыскала в альбоме фотоснимки.
— У вас есть телефон?
— Да.
Но Алвис передумал и не стал звонить Конраду, На улице шофер со скуки гонял мотор. Над калиткой дома напротив торчала голова любопытной девчонки с черными как смоль волосами. В открытое окно особняка смотрел круглолицый мужчина в очках, должно быть, ее отец.
— Гони! — Алвис прыгнул на сиденье рядом с шофером.
В тот момент, когда машина тронулась, Нелли упала на один из мягких стульев и начала всхлипывать. Всхлипывания постепенно перешли в вопли — у нее началась истерика.
Старая дорога ответвлялась от новой неподалеку от главного перекрестка и была, безусловно, короче.
На шоссе автоинспекторы все еще нагоняли страх на шоферов.
— Куда едем?
— В фотолабораторию.
— Идет.
Машина стремительно набирала скорость. Асфальт свистел под шинами.
— Включи мигалку, скорее пойдем.
Шофер пробурчал что-то нечленораздельное, но над крышей замигал синий огонек, бросая отблески на капот.
Есть вещи, которые можно делать только быстро, но для этого нужно быть внутренне готовым делать их, нужно созреть. Людвиг Римша созрел для женитьбы, как яблоко в сентябре. Пришла пора упасть. Потому что ему надоело таскать белье в прачечную, томиться в очередях за творогом, есть на ужин «Салаку жареную в томате», польскую колбасу, омлет и пить чай с вареньем, которое варила еще его мать. Ему опротивела тишина в большом, недостроенном доме, где он жил один. Даже Джерри после смерти хозяев поспешил оставить этот мир и, наверно, лаял теперь где-нибудь на том свете, в своих «Великих охотничьих угодьях». Людвигу опротивело, воротясь домой с работы, надевать тотчас грязные брезентовые штаны, нахлобучивать малярскую, сделанную из газеты шляпу, смешивать гравий с гипсом и цементом для штукатурного раствора и надрываться до поздней ночи с кельней или шпактелем, как самый разнесчастный бедолага, — второй этаж не успели достроить, даже пол не настлали. Людвига вполне устроило бы, если бы дом планировался без второго этажа, но труд начали много лет назад, бросить его было не так-то просто и это гнало Людвига вперед. Раз отец начал строить, Людвиг должен закончить, только он никак не мог понять, зачем отцу понадобился такой непомерно большой дом — это строительство заставляло отца отказываться от многого, поглощало все средства, которые можно было бы употребить для более приятных целей, отнимало часы отдыха; оно продолжало отнимать все это и у следующего поколения, но однажды его надо было закончить. Конечно, одному жить в таком доме нельзя, даже полить на спину и то некому, приходится просить соседскую девчонку, и каждый вечер он в роли просителя идет через улицу. Козиндовы дочки, бойкие девчонки лет десяти, качают воду из колонки, вдвоем нажимая на тяжелую ручку насоса, и смеются, когда он, фыркая, подлезает под струю. Может быть, эти визиты даже радуют Козинда; дом он купил готовым, в нем только кое-что надо переделать по собственному вкусу, приспособить для нужд семьи, и тут совет Людвига и помощь материалами и инструментом неоценимы — занимаясь строительством, Людвиг стал первоклассным каменщиком, штукатуром, маляром и столяром. Он также мог показать Козинду, как разбить сад и обрабатывать его: эта славная семья делала первые шаги в сельском хозяйстве.
