Этим летом нам удается выкроить только две недели отдыха в Бретани с Фредерикой. Я готовлю цикл лекций к началу учебного года и работаю над книгой, заказанной мне издательством «Пресс юниверситер» на тему моей диссертации «Женщина и революция».
Когда я встречаю в Рагнесе Гавейна, мы перекидываемся парой вежливых фраз. Только наши глаза напоминают: да, это мы, это нам, пусть не здесь и не сейчас, было так хорошо друг с другом, это мы писали друг другу письма, меньше всего думая о вежливости. Мы переписывались всю зиму: он посылал мне скопом свои весточки каждые три-четыре недели, когда его судно заходило в Пуэнт-Нуар запастись продовольствием, заправиться и выгрузить рыбу; я писала до востребования письма, совсем непохожие на его, как будто бросала их в волны, тщетно пытаясь дотянуться до альбатроса, вечно пропадающего в морских просторах.
Эта переписка только подчеркивала странность наших отношений: Гавейн не оставил видимых следов в моей жизни и он не знает мест, где я живу, если не считать бретонского дома моего детства. Он – моя другая, воображаемая жизнь, и я пишу ему из несуществующей страны, где все возможно и все невзаправду. Но мне дороги наши письма: пусть я не обладаю писательским даром, но запечатленное на бумаге слово не может не пронять даже того, кто всегда считал, что люди пишут, только чтобы сообщить друг другу, «что новенького». Я потихоньку учу его откровенности, порой и шокирую – ровно настолько, чтобы приохотить его к этим радостям, раз уж в других нам пока отказано.
Мы планировали провести неделю-другую вдвоем в Казамансе, когда закончится сезон лова тунца и прежде чем он поедет в Лармор к своему семейству. Необходимость встречаться вдали от его и моего дома мне даже нравилась: она усиливала во мне чувство, что все это происходит с нами не на самом деле, а иначе, думаю, наша история долго бы не протянулась.
Была уже назначена встреча в конце апреля в Дакаре, откуда нам предстояло отправиться в Казаманс, где нас ждала взятая Гавейном напрокат яхта.
Но второго апреля Мари-Жозе попала в автокатастрофу на шоссе под Конкарно; ее младший сын Жоэль был доставлен в Ренн с переломом черепа в коматозном состоянии.
Гавейн позвонил мне в Париж. Как обычно, ни слова о чувствах; он только сухо сообщил, что не может быть и речи о том, чтобы уехать вдвоем, и вообще мы пока не сможем видеться – он все-таки добавил это «пока». Все три месяца своего отпуска ему, конечно, придется провести в Ларморе. «Я тебе напишу», – сказал он и, не дожидаясь ответа, повесил трубку. Телефонный звонок из Сенегала стоит недешево!
