остальное придало бы фигуре или образу-примеру Кристофера однозначность, оскорбительную, да и просто роковую, для его самостоятельности и своеобразия. Если было бы дозволено применить подобную иронию по отношению к святости и божественному, Кристофера можно было бы назвать и послушным. Такое слово, как «кротость», тоже…
— Да, — сказал Хадар. — Он был послушный.
— Кто? — спросила она. — Кто был послушный?
Но этот вопрос был излишним, он, разумеется, говорил о сыне, его с Минной сыне, который, может, был и сыном Улофа!
Да, он был послушный, никогда не возражал, не проявлял строптивости, всегда исполнял то, что ему велели, да, чем больше, взрослее и умнее он становился, тем больше приносил пользы, тем послушнее делался, да, кроткий, вот какой он был. «Конечно, сделаю», — ничего другого от него не слышали, и все, о чем его просили, он выполнял с улыбкой и зачастую напевая, в работе он был упрямый и упорный, иногда распрямлялся и убирал волосы со лба и глаз, он был левша, но это вовсе не изъян.
То, что я написала, спросила она, что прочитала тебе, было понятно?
Да, ответил Хадар, я понял каждое слово.
И продолжил о сыне.
Да, он был послушен во всем: в своих речах, в поступках, в самых незначительных движениях и жестах.
И он, Хадар, купил ему гитару, гитару с шестью струнами и синей ситцевой лентой через шею, и сын учился играть на ней там, у Улофа, в доме Улофа, который мальчик по рассеянности называл своим, а потом, когда выучился, пришел сюда и играл для него здесь на кухне, на его, Хадара, кухне. И у него были розовые щеки и синие глаза, а не Миннины белая кожа и красные глаза, это было большое чудо, что такой человек, как он, ходит по земле.
— Иметь такого сына! — сказал Хадар.
Да, иметь самого лучшего коня или самый большой хутор было нисколько не шикарнее, чем иметь такого сына!
— У меня болят глаза, — сказал он потом. — Потому они красные и слезятся.
— Я могу завести твою машину, — предложила она позднее Хадару. — Откопать ее из снега.
— А это зачем? — спросил Хадар.
— Если я расскажу врачу в поселке о твоих болях, тебе наверняка пропишут чго-нибудь посильнее.
Мне хорошо. Внутренности меня больше не заботят.
Ты не можешь просто лежать неподвижно. А сидеть тебе не под силу. Тебе нужна помощь.
У меня есть помощь, которая мне нужна. И Улоф болеутоляющих не принимает.
У него нет болей.
Это все равно. Когда он помрет, тогда, пожалуйста, поезжай и привози какие угодно таблетки и капли.
