Помыв посуду, она, стало быть, пошла за дровами, принесла их в плетеной корзине, стоявшей рядом с плитой. У подножья лестницы она на минуту остановилась и прислушалась, снегоочиститель должен быть слышен издалека: когда придет снегоочиститель, она возьмет свои сумки и побредет к дороге, какой-нибудь шофер наверняка сжалится над ней. Снегоочиститель будет посланником цивилизации, звеном, связующим с культурой и обществом. А может, для нее и ее невеликого багажа найдется местечко прямо в самом снегоочистителе, в кабине водителя.
Три корзины дров принесла она, возвела небольшую поленницу возле плиты. Он не должен мерзнуть, нужно, чтобы он продержался, пока кто-нибудь не появится и не поможет ему.
— Но я от многого отказался, — сказал он, — отказался почти от всего. В хлеву у меня только самое необходимое.
Он, значит, вернулся к ее замечанию насчет того, что, похоже, запасся как на случаи войны. Он стоял у кухонного окна и глядел на братнин дом.
Он, Хадар, подобрал все свободно болтавшиеся в его жизни нити, все ненужное выбросил, обрубил, сохранил лишь основное и неизбежное, он осмеливается утверждать, что теперь у него не осталось ничего, кроме голого существования. Рак и он сам, этого достаточно.
Когда у человека осталось так мало, сказал он, — нечего жить на широкую ногу.
И он изложил ей, какие принял меры.
Отказался от телефона. С кем он в этом состоянии, не говоря уж о различных состояниях, которые его ожидают, мог бы заставить себя говорить? Сообщил в больницу и властям в поселке, чтобы никто не приезжал, никому не нужны эти мучения с поездкой сюда, у него нет сил принимать кого-либо, быть вежливым с сестрами, нянечками и другим ухаживающим персоналом, варить им кофе и печь печенье. Зарыл телевизор на картофельном поле, ему хватает — сверх головы собственного горя и страданий.
И написал родственникам в Сундсвалле, попрощался с ними, пусть больше не утруждают себя посылать ему рождественские открытки.
И доктор выписал столько болеутоляющих, что ему хватит, чтобы мучиться и умереть пять-шесть раз.
Но он хотел бы добавить, что такая ограниченная и усеченная жизнь тоже обладает своей красотой, чистым, незамутненым блеском, который вряд ли возможно описать постороннему человеку, особым сиянием обнаженного бытия. И в этом случае главное — чуть ли не болезненное внимание к единственно важному, то есть выживанию. Нет, «выживание», конечно, неверное слово: ограниченное во времени бренное житье, приключение временного продлевания жизни. Ибо это настоящее приключение, трудное упражнение, которое приобрело особенную напряженность, остроту и свежесть благодаря тому обстоятельству, что у него есть соперник или скорее противник — брат Улоф, тот, кто своими дымовыми сигналами продолжает сообщать, что его сердце еще бьется. Проще говоря; Хадар все еще жив потому, что он против собственной болезни, но за болезнь брата, да, что он сопротивляется жизни брата, но борется за свою.
