Я уступил ласкам Мери, ее словам и овладел ею... или она овладела мною? Сладостная истома несколько остудила мою страсть, и в момент высшего наслаждения прекрасный образ Мери вдруг, дрогнув, исчез, а его сменило лицо нашей бывшей горничной Дуни.
Я испуганно закричал. Но истома вновь окутала меня своим покрывалом. Я увидел другой сон. И опять Мери была рядом, и я страстно ее желал. Я овладел женой и только потом осознал, что ее лицо перепачкано свежей кровью.
Во сне я пригляделся и снова закричал. Женщина, лежавшая рядом со мною, была не Мери. На этот раз, к моему величайшему ужасу, я обнаружил возле себя собственную сестру.
Кошмарный сон превратился в не менее кошмарную явь. Я открыл глаза и увидел, что Жужанна и в самом деле лежит в моих объятиях. Содрогаясь от стыда и отвращения, я отстранился от нее и, сев, огляделся по сторонам. Мы с сестрой находились на диване. Рядом, на полу, равнодушная к остывающим трупам, громко храпела полураздетая Дуня.
Поднявшись, Жужанна как ни в чем не бывало надела платье и принялась застегивать пуговицы, однако ее движения утратили кокетливую небрежность. С лица исчезла похотливая улыбка, оно стало серьезным и даже суровым, словно впервые за все это время Жужанна задумалась о последствиях содеянного.
Я лихорадочно натянул на себя одежду. Мой голос дрожал от стыда и ярости.
– Как... как ты посмела это сделать? Ты нарочно погрузила меня в сон. Но зачем? Разве тебе было мало любовных утех?
Свечи давно догорели, за окнами занимался серый рассвет. Ночь уходила, и вместе с ней таяла и сверхъестественная красота Жужанны. Нет, ее лицо не стало уродливым. Но синеватый отблеск волос, лунное сияние кожи, золотистые огоньки в глазах – все это поблекло. Передо мной была всего лишь привлекательная смертная женщина.
Жужанна ответила не сразу. Вначале она еще раз взглянула на Дуню, желая убедиться, что та продолжает спать.
– Я сделала это, чтобы спасти тебя, Каша, – тихо сказала Жужанна. – Чтобы спасти всех нас.
Заметив мое недоумение, она пояснила:
– Ты умер совсем недавно. Влад говорит, что пока еще от тебя могут быть дети. Ребенок, Каша. Мне всего-навсего нужен ребенок.
Всего-навсего! Я едва не застонал от ужаса: как Жужанна может спокойно говорить о принесении в жертву ее ребенка... нашего ребенка? Неужели она думает, что дитя, родившееся от кровосмесительного соития, будет в меньшей степени человеком? Или я буду меньше его любить? А может, она считает, что такого ребенка легче обречь на безрадостную, полную страданий судьбу?
