Наших друзей уплотнили, теперь все койки в палате стали занятыми, нужно ведь было освободить спальные помещения для медперсонала, внезапно оказавшегося на казарменном положении. Друзья уж почти позабыли, что находятся на излечении. Прекратились колики у Владлена Сергеевича, у Тимофеева наметилось явное улучшение состояния, дядя Эраст тем более чувствовал себя прекрасно, но ровно в двадцать три часа вошла в палату, естественно без стука, медсестра Валентина.
- Всем лечь на живот и приготовиться к бою! - провозгласила она обычную фразу.
Удивил всех дядя Эраст, он не собирался на сей раз выпрашивать любимую процедуру.
- А мне не прописано, - сказал он гордо, - так что вот!
- Ошибаетесь, дедушка, на сей раз прописали от чрезмерного волнения, так что вот!
Он до того изумился, что больше не нашел слов для возражения.
- А вот вам-то точно не прописано, зря вы приготовились, -обрадовала Владлена Сергеевича медсестра, - вы у нас пока на обследовании, товарищ член президиума, но вот банка, нужно сделать анализ мочи "по Земницкому", то есть собрать всю вашу мочу за сутки.
- Как всю?! - изумился Самосейкин. - А если не войдет?
- Если не войдет, получите еще одну, вам понятно?
Член президиума только судорожно мигнул в знак полного понимания. Он, несмотря на солидный возраст, был всегда очень крепок, в больницах почти не лежал, а значит, привычки чувствовать себя госпитализированным не имел.
Другому - хоть бы что. А Владлена Сергеевича анализ мочи "по Земницкому" потряс до глубины души. Но Валентина, словно не видя этого потрясения, еще добавила строго перед уходом из палаты, не так строго, как громко:
- И смотрите, товарищ член президиума, если мочи будет мало - придется все повторить сначала!
А в общем, стоило Валентине удалиться, как о ней сразу забыли. Ну, кто сразу, кто - нет, но постепенно забыли, вернее, перестали думать. Не могла же она в самом деле затмить происходящее чудо.
Нужно было экономить свечи, их потушили, едва медсестра вышла из палаты, а без света довольно быстро гаснет любой разговор, явственнее ощущается собственное сиротство, какая-то грустная автономность и невольно хочется молчать и размышлять о вечном.
Дольше всех горел свет в кабинете Фаддея Абдуразяковича, он распорядился поставить раскладушку прямо на рабочем месте, но она пустовала почти до самого утра. Главврач, он же председатель президиума, он же командир летучего корабля сидел за своим письменным столом всю ночь, писал какие-то свои тезисы на белой бумаге, время от времени прихлебывая из мензурки для бодрости ума и тела.
