— Э-э… — немного потерялся Иван, — что значит: кем?
— Ну… полиция, комитет социальной защиты, органы опеки, суды…
— А на хрена нам полиция? Да еще суд! Конфликты мы улаживаем полюбовно, да и нет пока конфликтов. Конечно, в перспективе будет и полиция, но пока это без надобности.
Нойштадт и мисс Клейн переглянулись, но промолчали. Поистине, если люди живут в каменном веке, где о таком понятии, как равноправие, не слышали, то о чем с ними можно говорить? Однако поездку в среднестатическую семью все же решили провести.
Таким образом комиссия в полном составе оказалась уже под вечер в поселке с простым и непритязательным названием Пеньки.
Это был даже не поселок, а хутор. Семья Полторашкиных насчитывала восемь человек, вернее, восемь с половиной, потому что Аглая Полторашкина была беременна. Ее муж Евсей, кряжистый немногословный мужик, содержал богатое крестьянское хозяйство — полтораста гектаров пашни, двадцать голов крупного рогатого скота, сорок свиней, куры, овцы и пасека. Мед и воск он сдавал в город, в магазины, гречиху и овощи — в потребкооператив, а еще изредка охотился на местную живность. Двое его детей: Мария и Иван, семи и восьми лет, помогали по хозяйству. Вернее, Манька помогала матери с двумя бабками, а Банька постигал ремесло бортника. Нойштадт, как узнал об этом, поджал губы — налицо была эксплуатация детского труда. Абигайль, когда увидела, как Аглая доит корову, убирает за поросятами и успевает при этом держать в чистоте просторную двухэтажную избу, схватилась за голову. Старики не отставали от молодых — деды дружно распахивали поле под озимые на маленьком тракторе, а бабки были на подхвате — то в огороде копались, то еду готовили.
Помимо Полторашкиных в поселке жили две семьи молодоженов и три брата Крупениных, промышлявших тем же бортничеством и траперством.
Мэтьюз и Джурич уже поняли, что совершили ошибку, согласившись на путешествие в глубинку, и потому принялись убивать время, усевшись на длинной скамейке, тянущейся вдоль всей восточной стены избы. Сальяри ходил за Евсеем, пытаясь взять интервью о тяжелой жизни простого крестьянина. Нойштадт присел на бревно рядом с дедами, у которых выдался перекур, и втолковывал им, насколько выгодно будет потребовать у государства, то есть у губернатора, пенсию и отдыхать весь остаток жизни.
Дед Пантелей, тощий ехидный старик, выбил бейсболку о колено и прищурился.
— Это чего ж, на заднице всю остатнюю жисть сидеть? Так ведь сдохнешь с тоски! Человек жив, пока сила есть, а какая сила будет, если на печке лежать да в потолок плевать?
