Потом начались визиты. Визиты, визиты и визиты. За день Брусникин дал четыре интервью представителям прессы и дважды снялся в сюжетах: для канала «Культура» и ОРТ. Кабельное телевидение также не обошло его вниманием.
Случайный выстрел прославил Никиту вернее, чем все сыгранные им главные и эпизодические роли. Случайный ли? Об этом Никита думал часто. Никита уже знал, что легкое ранение, полученное на сцене родного театра, спасло его, по сути, от верной гибели. Может быть — от пыток. От того, что он стал бы фрагментом чудовищного фундамента в поместье «Глеба-потрошителя», как успели прозвать кровожадного бандита журналисты.
Масштабные раскопки, проводимые прокуратурой на дачном участке господина Малютина, раздавленного в «Лендровере» вместе с тремя его пособниками, чуть ли не ежедневно освещались телевидением и прочими средствами информации. Раскопки приносили все новые и новые ужасающие подробности. Даже Троя, найденная археологом Шлиманом, не сохранила, должно быть, столько бренных останков ее обитателей, перебитых коварными греками.
Следствие по делу банды Глеба Анатольевича Малютина, ведомое совместно городской прокуратурой и органами ФСБ, далеко не подлежало полному разглашению. Но у Никиты уже были все основания предположить, что той роковой ночью, когда в столице бедокурил неслыханный ураган, а сам он лежал под общим наркозом на операционном столе, Малюта побывал в его квартире. Свидетельствовали об этом и застигнутый супругой бандит-сантехник («Хорошо еще, что явно оставшийся в засаде находчивый киллер догадался свинтить смеситель, а не глушитель после убийства этой легковерной дурочки!»), и вызванный кем-то наряд милиции, и даже само место гибели четверых душегубцев — лесопарк в километре от Никитиного дома.
«Шальная пуля во спасение, — Брусникин подолгу разглядывал сплющенный маленький снаряд, выковырянный из штукатурки театральной стены. — Возможно ли?»
Три месяца отчаянного барахтанья в полосе прибоя такой силы, что он уже прибил бы с десяток менее стойких отщепенцев фортуны, обратили неисправимого циника Брусникина в законченного идеалиста. Его вера в собственные силы подорвалась, точно слепой сапер на минном поле. Зато на место этой веры заступила какая-то другая, до конца еще не осознанная, но уже позволяющая взглянуть на собственную судьбу, как на комедию ошибок. Именно комедию, что не умаляло серьезности происшедшего с ним, как слово «комедия» в названии божественной поэмы великого Данте не принижает ни высокого назначения ее, ни смысла.
