Однако мне хотелось с ней познакомиться, а тут представлялась возможность, и, быть может, единственная, узнать, как мне следует при этом держаться.
Я еще раз попросил своего друга представить меня с ее согласия и стал бродить по коридорам, думая о том, что сейчас увижу ее и не буду знать, как себя держать в ее присутствии.
Я хотел обдумать заранее то, что скажу ей.
Любовь делает смешным.
Вскоре мой приятель вернулся.
— Она ждет нас, — сказал он.
— Она одна? — спросил я.
— С ней еще одна женщина.
— Мужчин нет?
— Нет.
— Идем.
Мой приятель направился к выходу.
— Вы не туда идете, — сказал я.
— Нужно сначала купить конфеты. Она просила меня.
Мы зашли в кондитерскую в Пассаже. Мне хотелось купить всю лавочку, и я выискивал, чем бы наполнить коробку, когда мой приятель произнес:
— Фунт засахаренного винограда.
— Она любит его?
— Она ест только эти конфеты. Послушайте, — продолжал он, когда мы вышли, — вы знаете, с кем я вас познакомлю? Не думайте, пожалуйста, что это герцогиня, это просто содержанка, самая настоящая содержанка, поэтому не стесняйтесь и говорите все, что вам взбредет в голову.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал я.
И я шел за ним, уверяя себя, что теперь исцелюсь от своей страсти.
Когда я входил в ложу, Маргарита громко смеялась. Мне бы хотелось, чтобы она была грустной.
Мой друг представил меня. Маргарита слегка кивнула головой и спросила:
— А мои конфеты?
— Вот они.
Взяв их, она посмотрела на меня. Я опустил глаза и покраснел.
Она наклонилась к соседке, сказала ей несколько слов на ухо, и обе начали безудержно смеяться. По-видимому, я был причиной их веселья, и мое смущение от этого усилилось.
У меня была в это время любовница, очень нежная и сентиментальная, ее сентиментальность и меланхолические письма заставляли меня смеяться. Теперь только я понял, какую боль я причинял ей этим; и в продолжение пяти минут я любил ее так, как никто никогда не любил ни одной женщины.
Маргарита расправлялась с виноградом, не обращая на меня внимания.
Приятель захотел вывести меня из этого смешного положения.
— Маргарита, — начал он, — вы не должны удивляться, что господин Дюваль не произносит ни слова: вы так его ошеломили, что он не находит их.
— А мне кажется, что ваш друг пошел с вами сюда потому, что вам скучно было идти одному.
— Если бы это было так, — возразил я, — я не просил бы Эрнеста получить ваше согласие, прежде чем представить меня вам.
— Вероятно, это был лишь предлог, чтобы отсрочить неизбежную минуту.
