Острота момента, может быть, усиливала мои под линные чувства, но я это действительно испытывала, мой друг. И эти новые чувства заставляли умолкнуть возражения, которые мне нашептывали воспоминания о счастливых днях, проведенных с вами.
«Хорошо, — сказала я вашему отцу, вытирая слезы. — Вы верите, что я люблю вашего сына?»
«Да», — сказал господин Дюваль.
«Бескорыстной любовью?»
«Да».
«Верите вы, что в этой любви заключались для меня все надежды, мечты и оправдание моей жизни?»
«Твердо верю».
«Ну так поцелуйте меня, как вы поцеловали бы вашу дочь, и клянусь вам, что этот поцелуй, единственно чистый поцелуй за всю мою жизнь, даст мне силы бороться с моей любовью и что раньше чем через неделю ваш сын вернется к вам. Он будет страдать некоторое время, но будет исцелен на всю жизнь».
«У вас благородное сердце, — сказал ваш отец, целуя меня в лоб. — Бог вас вознаградит за ваше намерение, но я боюсь, что вы не справитесь с моим сыном».
«О, будьте спокойны, он будет меня ненавидеть!»
Нужно было создать между нами какую-нибудь непроходимую преграду — как для одного, так и для другого.
Я написала Прюданс, что принимаю предложение графа П., и просила ему передать, что буду ужинать с ним и с ней.
Я запечатала письмо и просила вашего отца, не говоря ему о его содержании, передать его по назначению по приезде в Париж.
Он спросил меня о содержании. «Дело идет о счастье вашего сына», — ответила я.
Ваш отец поцеловал меня в последний раз. Я почувствовала на своем лбу слезы благодарности, которые как бы искупали ошибки моего прошлого, и в тот момент, когда я согласилась отдаться другому человеку, я сияла от гордости, думая о том, что я покупала этой дорогой ценой.
И это было вполне понятно, Арман; вы говорили мне, что ваш отец — самый честный человек на свете.
Господин Дюваль сел в экипаж и уехал.
Но я — женщина, и когда вас увидела, не могла удержаться от слез, но не забыла все-таки своего решения.
«Хорошо ли я сделала?» — вот какой вопрос я задаю себе теперь, когда лежу больная в постели, из которой уже не поднимусь.
Вы были свидетелем, что я испытывала по мере приближения часа нашей неизбежной разлуки. Вашего отца не было тут, и он не мог меня поддержать. Была минута, когда я была готова во всем вам признаться, так я боялась, что вы меня будете ненавидеть и презирать.
Вы не поверите, может быть, Арман, но я просила у Бога сил. Он принял мою жертву и дал мне силы.
За ужином мне тоже нужна была помощь, я не хотела думать о том, что мне предстоит, — я так боялась, что мужество мне изменит!
