Мы уехали веселые в Буживаль и продолжали обмениваться планами на будущее, которое нам рисовалось в самых радужных красках благодаря нашей беззаботности и особенно нашей любви.
Неделю спустя мы сидели за завтраком, когда Нанина доложила, что меня ждет мой слуга.
Я велел позвать его.
— Барин, — сказал он, — ваш батюшка приехал в Париж и просит вас сейчас же пожаловать на вашу квартиру.
В этом сообщении не было ничего удивительного, но мы с Маргаритой переглянулись. Нам почудилось в нем несчастье.
Она мне ничего не сказала о своем впечатлении, но я понял и ответил пожатием руки.
— Не бойся ничего, — сказал я.
— Возвращайся поскорее, — шептала Маргарита, целуя меня, — я буду ждать тебя у окна.
Я послал Жозефа вперед сказать отцу, что я сейчас приеду, через два часа я был на улице Прованс.
Отец в халате сидел в моей гостиной и писал.
По тому, как он взглянул на меня при моем появлении, я понял, что мне предстоит серьезный разговор. Однако я поздоровался с ним так, как будто ничего не прочел у него в глазах.
— Когда вы приехали, батюшка?
— Вчера вечером.
— Вы остановились, как и всегда, у меня?
— Да.
— Мне очень жаль, что я не мог вас встретить.
Я ждал сейчас же после этих слов нравоучения, которое читал на холодном, лице отца, но он ничего не ответил, запечатал письмо и велел Жозефу отправить его на почту.
Когда мы остались одни, отец встал и сказал, прислонившись к камину:
— Нам предстоит, милый Арман, очень серьезный разговор.
— Я слушаю вас, батюшка.
— Ты мне обещаешь быть откровенным?
— Как всегда.
— Правда ли, что ты живешь с Маргаритой Готье?
— Да.
— Ты знаешь, кто эта женщина?
— Кокотка.
— Из-за нее ты не приехал погостить к нам с сестрой?
— Да, батюшка.
— Ты очень любишь эту женщину?
— Вы сами видите, батюшка, раз я мог не исполнить своей священной обязанности, в чем я теперь прошу у вас смиренно прощения.
Отец, по-видимому, не ждал от меня таких категорических ответов, он подумал немного и сказал:
— Надеюсь, ты понимаешь, что нельзя всю жизнь так жить.
— Я боюсь этого, батюшка, но не согласен с этим.
— Но вы должны были подумать, — продолжал отец более сухим тоном, — что я этого не допущу.
— Я полагал, что, пока не делаю ничего такого, что может бросить тень на ваше имя и фамильную честь, могу жить так, как живу, и это меня немного успокаивало.
Страсть закаляет. Я был готов на какую угодно борьбу, даже с отцом, лишь бы сохранить Маргариту.
— Ну, теперь, пора положить этому конец.
— Почему, батюшка?
