Но все это дела литературные. Между тем в Чехове замечательно именно то, что он готов был служить и далеким и близким во всяких житейских повседневных делах.
«Буде пожелаете дать какое-нибудь поручение, не церемоньтесь и давайте: я к Вашим услугам», - писал он, например, Линтваревой (14, 211).
И не ей одной, а десяткам других:
«Если хотите, я съезжу посмотреть именье, которое Вам предлагают» (14, 316).
«Не поручите ли Вы мне купить для Вас рыболовных снастей?» (14, 70).
И даже у Лейкина спрашивал: «Не имеете ли какого поручения?» (14, 125). «Пройдет время, - вспоминает о нем Сергей Щукин, - забудешь сам, о чем просил, а он вдруг объявляет, что вот наконец он сделал что нужно, и ответ на просьбу вот какой; удивишься, вспомнишь, и только станет стыдно, что заставил его хлопотать об этом».
Только что выполнив трудное поручение Суворина, он просит не стесняться и дать ему новое:
«Если нужно в ад ехать - поеду… Пожалуйста, со мной не церемоньтесь» (14, 247).
И даже благодарил тех друзей, которые в трудную минуту прибегают к нему:
«Спасибо… что не поцеремонился и обратился ко мне… - писал он Савельеву в 1884 году. -…Не думай, что ты меня стесняешь и проч…Пожалуйста, не церемонься и, главное, не стесняйся…» (13, 92).
И они не стеснялись. Никто не стеснялся. Он был непоколебимо уверен, что право на нашу помощь имеют не только те, кто солидарен с нами или по сердцу нам, но и такие, как та «мордемондия», которая принесла ему рукопись своего сочинения и просидела у него часа полтора, мешая ему жить и работать, и о которой он писал грубоватому Лейкину:
«Напишите ей… какое-нибудь утешительное слово вроде надежды на будущее… Не огорошьте ее холодным и жестким ответом. Помягче как-нибудь… Мордемондия ужасная» (13, 116-117).
В конце 1903 года, когда ему осталось жить всего несколько месяцев, когда при одном взгляде на него было ясно, что даже двигаться, даже дышать ему тяжко, он получил поручение от ялтинской жительницы Варвары Харкеевич взять с собой в Москву ее часики и отдать их в починку мастеру. По приезде в Москву он отнес их часовщику на Кузнецкий, и часовщик две недели испытывал их, и, когда Чехов пришел к нему снова, заявил, что они никуда не годятся. И Чехов написал об этом Варваре Харкеевич и тут же, конечно, прибавил, что он охотно попробует продать эти часики и купит ей новые. Она, конечно, согласилась. И он, смертельно больной, снова отпра вился с ее часиками в часовой магазин и продал их и купил ей другие. И сообщил ей об этой покупке.
