Он работал почти 25 лет, и сколько плоских и грубых упреков выслушал он за это время! Один из самых величайших и деликатнейших русских поэтов » он никогда не говорил языком проповедника. А можно ли при этом рассчитывать на понимание и благосклонность критики в России? Ведь требовали же от Левитана, чтобы он «оживил» пейзаж… подрисовал коровку, гусей или женскую фигуру! И, конечно, не сладко было Чехову иметь таких критиков, и много горечи они влили в его душу, и без того отравленную русской жизнью. И горечь эта сказывалась, но опять-таки только сказывалась.
Да, Антон Павлович, вот скоро и юбилей ваш будем праздновать!
Знаю-с я эти юбилеи. Бранят человека двадцать пять лет на все корки, а потом дарят гусиное перо из алюминия и целый день несут над ним, со слезами и поцелуями, восторженную ахинею! чаще всего на разговоры о его славе и о том, что о нем пишут, он отвечал именно так - двумятремя словами или шуткой.
Читали, Антон Павлович? - скажешь ему, увидав где-нибудь статью о нем. он только покосится поверх пенснэ и, вытянув лицо, ответит своим грудным басом: - Покорно вас благодарю! Напишут о ком-нибудь тысячу строк, а внизу прибавят: «а то вот еще есть писатель Чехов: нытик…» А какой я нытик? Као _ и кои я «хмурый человек», какая я «холодная кровь», как называют меня критики? Какой я «пессимист»? Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ «Студент»… И слово-то противное: «пессимист»… Нет, критики еще хуже, чем актеры. А ведь, знаете, актеры
на целых семьдесят пять лет отстали в развитии от русского общества. И порою прибавит: - Когда вас, милостивый государь, где-нибудь \ бранят, вы почаще вспоминайте нас, грешных; нас, как в бурсе, критики драли за малейшую провинность. Мне один критик пророчил, что я умру под забором: я представлялся ему молодым человеком, выгнанным из гимназии за пьянство. о
Злым Чехова я никогда не видал; раздражался он редко, а если и раздражался, то изумительно умел владеть собой. Но и холодным я его не видал. Холоден он бывал, по его словам, только за работой, к которой он приступал всегда уже после того, как мысль и образы его будущего произведения становились ему совершенно ясны, и которую он исполнял почти всегда без перерывов, неукоснительно доводя до конца.
- Садиться писать нужно тогда, когда чувствуешь себя холодным, как лед, - сказал он однажды.
Но, конечно, это была совсем особая холодность. Ибо много ли среди русских писателей найдется та ких, у которых душевная чуткость и сила восприим? чивости были бы сложнее, больше чеховских?
