Она рассказала, в частности, что несколько раз во время бомбежек оказывалась в убежище вместе с Шурой. Тусенька читала вслух своим Диккенса или Чехова. Шуру это сердило: не к чему заговаривать зубы себе и другим, это лицемерие и слабость; надо сосредоточиться и ждать смерти - своей или чужой. Она сидела, опустив голову и закрыв глаза.
Я подумала: а как вела бы себя я? По-Тусиному или по-Шуриному?
Если бы рядом была Люшенька - по-Тусиному, пожалуй. Я бы ей читала, чтобы отвлечь ее, чтобы показать, что ничего особенного не происходит. (В щели в Переделкине, по ночам, когда немцы бомбили Внуково, мы с Люшей учили английские слова.) Но если бы я была одна, то я, вероятно, вела бы себя, как Шура.
Тусенька - материнский человек, ей и Люша не нужна, чтобы чувствовать себя матерью всем.
14.III.46
От Зильберштейна, соблазнившись близью, пошла к Тусе.
Туся рассказала мне подробно и изобразила в лицах безобразную сцену в Гослите между Мясниковым8, редакторшей и Самуилом Яковлевичем. Редакторша сделала С.Я. замечания. Такие, например:
- Сапоги с подборами? Что за подборы? Такого слова нет.
С.Я. потребовал Даля. Подборы нашлись.
- Все равно, мне как-то не нравится, - сказала редакторша.
С.Я. сначала что-то уступал, потом взорвался:
- Это неуважение к труду! Я лучше возьму у вас совсем свою книгу!
- И возьмите! - крикнул Мясников.
Тут вмешалась Туся и стала успокаивать и улаживать. Жаль, в данном случае скандал мог бы быть победоносен.
21.III.46
Сегодня днем ко мне зашла Туся, принесла в подарок вятскую куколку. Сидела она недолго; мы только успели поспорить о стихах. Я прочитала ей "Попытку ревности" и "Тоску по родине" Цветаевой, которые мне полюбились. Я у Цветаевой люблю далеко не все; но это - очень. Однако Тусе не пришлись эти стихи по душе. Я огорчилась, я в последнее время часто с ней расхожусь в любви к стихам. Мне кажется, она даже Пастернака разлюбила, а когда-то в юности ведь именно она научила меня его любить. Я до сих пор помню, как она читала мне на улице:
Может статься так,
Может и'наче,
Но в ненастный некий час
Духовенств душней,
Черней иночеств,
Постигает безумье нас...
Когда вышел "1905 год", Туся восхищалась им и говорила, что Пастернак наделен редкостным чувством - чувством истории. А теперь она что-то все недовольна Пастернаком, и Цветаеву - несомненную родственницу его - совсем не любит*.
Она прочла мне "Яблоню" Бунина, в самом деле, изумительную:
Старишься, подруга дорогая?
