Стен было пять, потому что одна, сплошь, снизу доверху, закрытая зеркалами, углом уходила вдаль. И в этой дали вокруг хромированного металлического шеста крутились стрип-герлс.
В клубе «Эдельвейс», являющемся дорогим и только по этой причине престижным, толстые и тонкие солидные дяди обсуждали свои не менее солидные дела, услаждая взгляд лицезрением девиц в разной степени раздетости, а уши — грохотом музыки. Очевидно, в этом заключался некий гениальный замысел местных рулевых: в тишине опасно говорить о серьезных делах, поскольку вас могут подслушать алчные до ваших тайн конкуренты за соседним столиком. Среди грохота же популярных мелодий такие опасения отметаются напрочь: соседи не то что вас — и себя еле слышат. Так достигается взаимная конфиденциальность.
Опять же, если кто произнесет слово какое-нибудь, ранее называвшееся нелитературным, а теперь поднявшееся на уровень политического жаргона, это тоже мало кто заметит. Так достигается культура места.
Примерно так думала я, позволив Володьке вести меня под руку мимо столиков. Сам же Володька велся улыбчивым метрдотелем, на которого весьма глубокое впечатление произвели наши гостевые карточки. Как, впрочем, и на горилл-охранников. Те, увидев эти бумажки в руках Володьки, просто сморщились от уважения и даже постарались стать немного ниже ростом. Надо думать, что от восторга. Нас усадили за столик, ближайший к эстраде, огороженной, как уже говорилось, с тыльной стороны сплошной зеркальной стеной, и сразу же создалось впечатление, что именно нас здесь и ждали.
Разнузданный рев попсовой музыки слегка приутих, и в проигрываемых произведениях обнаружилась даже какая-то музыкальность. Потом музыка стала еще тише. Я уж обрадовалась было, что прекрасно проведу время в тишине. Но, как оказалось, тишина давалась только для затравки. На эстраду вышла девушка в блестящем купальнике, музыка рявкнула снова, и действо началось.
К нам подошел официант, Володька принял из его рук карточку меню и сосредоточенно нахмурился. Но стриптиз не только начался, но и резво стал продолжаться. Мой дорогой мужчина, совершая над собой насилие, мощным толчком воли заставлял себя хотя бы одним глазом смотреть в меню. Другой его глаз все равно косил на эстраду. Довольно быстро ему это раздвоение надоело, и он, вспомнив о собственном джентльменстве, передал меню мне со словами:
— Посмотри сама, Танька, что тебя там устраивает. Я что-то ничего не пойму. Названия какие-то странные.
