— Куда же вы, Татьяна Александровна?
Горелова, как и при встрече, поднялась и шагнула ко мне.
— А… Мы с вами обо всем договорились, — нашлась я, выбитая из колеи известием Рогова. — Не так ли?
— Что поделаешь, — развела она руками. — Но у меня есть два условия.
Два так два, хорошо, что не десять.
— Я с Роговым не хочу и встречаться, пока вы не дадите гарантий, что этот… Ребров, так, кажется? — повернулась она к дочке и, получив подтверждение, продолжила: — Пока Ребров не потеряет интереса к нам с Валей. Как вы это обставите, я не хочу знать. Представляете, после похорон Валерия он замучил Валеньку звонками. Глумится, черт небритый! И, похоже, дело идет к тому, что скоро он начнет требовать с нас деньги! За свое молчание! О боже! Ребята из «Самшита» его до сих пор ищут, но все без толку.
Мне некогда было слушать ее охи, и, уже застегивая пояс, я потребовала:
— Второе условие?
— Бумаги, кассета, все, что относится к нам, должно к нам и вернуться.
— Ну, это только после того, как вы договоритесь с Роговым! — решительно воспротивилась я, и она согласилась.
А что ей еще оставалось? За одно избавление от Женьки мне уже следовало требовать с нее отдельную плату.
«На сей раз найти Никодима труда не составит», — так я думала, въезжая во двор, развороченный колесами тяжелой техники. Но, спустившись по знакомой лестнице в тот самый подвал, засомневалась, туда ли попала. Вместо тусклой желтой лампочки под потолком помещение было освещено голубоватым холодным светом люминесцентных ламп. В прошлый раз я и не заметила светильника, висевшего на стене, в углу, у самого входа. И дверь, которую открыл мне вчера босяк — Женька, помнится, назвал его человеком-могилой, — имела существенные отличия от той, что была на ее месте сейчас. Нет, она по-прежнему была обита по краям войлоком, и ручка на ней была самая что ни на есть простецкая, но сама ее створка оказалась выложена паркетными дощечками. Их красивый рисунок, не заметный при прежнем освещении, радовал глаз. А перед дверью на цементном полу лежал резиновый коврик, наполовину прикрытый влажной тряпкой.
Уже совсем собравшись постучать, я заметила кнопку звонка сбоку на косяке и, не усомнившись в его работоспособности, надавила на нее.
За дверью раздался нежный двухтональный сигнал и послышались торопливые тяжелые шаги.
Нет, все-таки босяк. И в прежнем обличье. А я не удивилась бы, предстань он сейчас передо мной если и не бритым, то хоть причесанным, в халате, домашних шлепанцах и с трубкой в зубах. Размечталась! Никодим, Аввакум и, как его еще Женька назвал, Абрам переменам подвластен не был.
