Я смотрела, как отец возится с кастрюлькой. В каждой руке у него было по яйцу.
– Ты будешь яйцо, Пру?
– Нет, папа, спасибо.
– Тебе надо набираться белка. Ты слишком мало ешь, в отличие от твоей толстухи-сетрицы.
– Папа, не называй Грейс толстухой, она очень обижается.
– Не учи меня, как мне разговаривать с собственной дочерью, мисс. – Отец слегка шлепнул меня, а потом потрепал по плечу, чтобы показать, что он шутит. Он нагнулся над моей картинкой. – Неплохо, дочка.
«Неплохо» – это у отца высшая похвала. Я невольно просияла.
– Тебе, видимо, понравилось в Национальной галерее, – гордо сказал отец.
– Там было чудесно! Папа, ты правда думаешь, что я хорошо рисую?
– Ты сама знаешь, что хорошо. Вообще-то я надеюсь на твою помощь, когда ты немного подрастешь. Ты могла бы нарисовать суперобложку для моего magnumopus.
С самого рождения я знала, что папа пишет так называемую книгу. По всей квартире валялись отдельные листы, неоконченные главы, напечатанные на старой пишущей машинке и покрытые густой сетью исправлений. Я несколько раз пыталась прочесть то один, то другой кусок, но ничего не могла понять. Похоже, это была всемирная история, в которой основное внимание уделялось нашему городку Кингтауну и тем изменениям к худшему, которые произошли в нем за последние тридцать лет.
Мама благоговейно собирает разбросанные страницы, как будто это скрижали с десятью заповедями, дарованные Богом. Она тоже называет их magnumopus– без тени иронии. Когда Грейс была помладше, она думала, что папа пишет о мороженом «Магнум» и очень интересовалась этим сочинением, пока я ей не объяснила, что magnumopus значит по-латыни «великое произведение». Сейчас мы с ней шутим, что отец пишет энциклопедию мороженого, и сочиняем новые главы, охватывающие самые экзотические варианты.
Я решила, что расскажу Грейс о папиных планах и нарисую обложку, которая ее повеселит. Отец будет изображен посреди нашего магазина с порцией «Магнума» в одной руке и вафельным рожком – в другой, а по сторонам от него – мы с Грейс с подносами, на которых громоздится мороженое всевозможных сортов.
Отец неправильно истолковал мою улыбку.
– Я не шучу, Пруденс, – сказал он. – Я думаю, настанет день, когда это действительно будет тебе по силам.
Я набрала в грудь побольше воздуха. Нельзя упускать такой случай!
– Мне, может быть, надо немного подучиться, – сказала я самым небрежным тоном.
Отец высоко поднял брови и вздохнул:
– Ни в какой дурацкий художественный институт ты не пойдешь. Сколько раз я должен повторить, чтобы до тебя дошло? Ну не смотри на меня с таким убитым видом! В свободное время можешь рисовать сколько угодно. Тем более сейчас в художественных институтах и живописи-то не учат. Они там носятся с какими-то цементными блоками и чучелами животных и выдают всю эту фигню за творчество.
