- Они (космополиты) пишут, что крупный план первым применил Гриффит. А кто первым применил крупный план?! - Намек на общеизвестный факт, что на самом деле это был Л. В. Кулешов.
Но тут перепуганный Кулешов закричал:
- Не я! Не я! - Он испугался, что и его объявят космополитом.
Кто-то из преподавателей-киноведов (к сожалению, не помню ее фамилию) робко заступилась за автора книги "Советское кино. Немой период". Видные кинематографисты были недовольны тем, что, например, режиссера Чиаурели автор книги назвал выдающимся грузинским режиссером, а Довженко выдающимся украинским. Они-то считали себя мэтрами мирового кино. Сами эти "мэтры", правда, помалкивали, но мелкие шавки, желая выслужиться, обвиняли автора книги в космополитизме.
Помню, как все накинулись на бедную женщину-педагога. Особенно неистовствовал Степанян, он рвал и метал. Женщина, испугавшись, замолкла. А зал, как положено, продолжал разоблачать космополитов.
Взяв слово, я сказал то, что думал. Я говорил, что Сергей Осипович и все, кого здесь разоблачали,- патриоты своей страны, не меньшие, чем те, кто их критиковал, и что нам потом будет стыдно за то, что здесь происходит. Я говорил о том, что слово "космополитизм" имеет совсем другое значение. "Нельзя обвинять человека за то, что он не сделал того, чего вам бы хотелось. Если очень уж хочется, возьмите и напишите сами. А Чарли Чаплин принадлежит не только западному миру, но и нам".
Мое выступление было рождено наивным желанием сказать то, что я считал правдой.
Организаторы инквизиции сразу же объявили перерыв, а меня пригласили в комнату президиума. Я понял, что не угодил, но отступать не собирался. На войне было правило: пошел в атаку - не залегай! Будет плохо.
В комнате президиума на мой приход никто демонстративно не реагировал. Я стоял в стороне. Ко мне подскочил перепуганный насмерть Лев Владимирович Кулешов.
- Что ты сделал! - прошептал он.- Теперь скажут, что у нас антисоветская группировка! - Сказал и отскочил в сторону.
"Бедный старик!" - подумал я.
Замминистра Саконтиков подозвал меня к себе.
- Чухрай,- с угрозой сказал он вполголоса.- Я тебя могу раздавить, как гниду!
- Не пугайте,- ответил я.- Немцы меня не так пугали, а я еще жив!
Чиновники были смелыми, когда видели, что их боятся. Но когда перед ними стояли без страха, они сами пугались: "не боится, значит, за ним есть кто-то посильнее меня!" И спешили ретироваться. Я это понял еще тогда.
