Была печальна та страна,
И воцарилась тишина.
А птицы перестали петь,
И стал восток огнем синеть…
И снова резко, без всякого перехода, я очутилась где-то в очень душном месте. Мне стало жарко, очень жарко, нестерпимо жарко! «Чен, — попросила я мысленно, — налей мне настоя твоих трав!» Но никто не ответил. Я позвала еще: «Алеша, у тебя пиво осталось? Плесни немножко!» Но и Лешка не дал мне напиться. Я снова обратилась к старому китайцу: «Учитель, ведь ты добавлял пиво в тесто, неужели не осталось нисколько?!»
Соленый пот заливал глаза, но не было сил поднять руку и утереться. О-о-о… Ох, как жарко…
Потом я еще долго-долго куда-то ехала в открытом автобусе по зимней дороге, промерзая до костей, а шофер в кепке, нехорошо ухмыляясь, оборачивался и ехидно подбадривал, картавя и обращаясь ко мне почему-то как к мужчине: «Ничего, ничего, батенька, надо потегпеть, а пгидет вгемя — так и жагко станет, да-с!» С этими словами ехидный водитель отворачивался и щелкал кнутом свой автобус, норовя попасть заодно и в меня…
Еще мне грезились клубы желтого дыма, поднимавшиеся над какой-то развалюхой. Я зачем-то входила в эту хибарку, и валявшийся в углу оборванец, тощий, как скелет, говорил, не открывая глаз: «Попробуй, деточка, косячок!» Я с отвращением пятилась и проваливалась куда-то во тьму…
А под утро мне приснилась старая-старая песня, слышанная в детстве:
Если со мною случится беда,
Грустную землю не меряй шагами,
Знай, что сердце мое ты отыщешь всегда
Там, за облаками… Там, за облаками…
Помнится, вчера, у Чена, я мысленно заглянула куда-то в небо, а вот теперь как будто гляжу туда снова и ищу ответа: где же Игорь?
И тут я наконец проснулась. Влажные волосы прилипли ко лбу, смятая простыня валялась у кровати…
Ни расширенный утренний комплекс, ни контрастный душ, ни погрешности в диете — за завтраком после каши умяла аж два шоколадных батончика с орехами — не помогли обрести хотя бы относительное душевное равновесие. Я не находила себе места.
Попробовала помедитировать у картины Ольги Кусковой (почти Кустодиевой!). Когда-то мы дружили вчетвером — Ольга, Галя, Марина и я. Мы трое довольно скоро забросили кисти и холсты, Оля же долго и с переменным успехом пробивалась в ряды «продающихся» художников. А потом ее творчество стало пользоваться спросом, и она уехала в Москву «за длинным баксом».
Оля писала необыкновенно поэтичные, хоть и несколько однообразные, картины. Многим — в том числе и мне — кажется, что, созерцая ее работы, можно что-то подправить в своей душе.
