Мужчина рассмеялся и одобрительно потрепал ее по плечу.
— Нет, нет. Я же сказал, он — не домашняя собака. Он может быть по-настоящему опасен и годится только для исследований. Подумай о моих лекциях, — повторил он, — мне кажется, тебе будет интересно.
Наступила длинная неловкая пауза. Улыбка профессора постепенно слабела, но все-таки не исчезла.
— Можешь приходить еще несколько дней. Но через неделю, когда его выпустят в вольер, пожалуйста, отнесись к моей просьбе с уважением и сделай так, чтобы мои собаки тебя не видели.
У Элизабет все внутри сжалось. Она не хотела отвечать, не хотела расставаться с собакой. Но профессор был так учтив, что отказать ему было очень трудно. Она кивнула, глядя себе под ноги.
Хоффман протянул руку, снова дружелюбно потрепал ее по плечу:
— Спасибо. — И ушел.
Она приходила сюда каждый день этой дарованной недели и проводила с Дамианом все свободное время. Иногда замечала в поле других собак и видела, насколько они отличаются от бульдога. Вожаком у них был Маремма, овчарка — он всякий раз лаял, когда видел ее. Весил он почти сто сорок фунтов, был покрыт густой белой шерстью, скрывавшей выражение на его морде. Были еще три суки: одна — черная с коричневыми подпалинами на боках, колли-полукровка, другие две — неопределенной породы желтые псины, похоже, родственники. Настоящие дикие собаки, нервные и неприветливые, при виде Элизабет они сразу убегали.
Дамиан игнорировал прочих собак — презирал их за трусость. Элизабет полагала, что между ним и вожаком обязательно будут стычки. Оставалось надеяться, что профессор знает, что делает.
Дважды Хоффман видел ее и выходил поздороваться, рассказывал истории о диких собаках. Поведал ей и о том случае, когда растянул лодыжку, а Дамиан вел себя странно и необъяснимо, и Элизабет так посмотрела на мирно спавшего пса, словно стала понимать его еще лучше. Но пришел день, когда дверца клетки открылась и Дамиан вышел на волю. Элизабет перестала приходить. Виктор Хоффман был очень терпелив и добр с нею, несмотря на то что она вмешивалась в его дела. Она обещала ему и должна сдержать слово. Она уйдет.
Она продержалась неделю, не думая ни о чем, кроме собаки. Как он поживает в новой компании, думала она, нравится ли ему жить на улице, спать в траве? Как приняла его стая? Утром на пятый день, после бессонной ночи, проведенной в раздумьях о Дамиане и большом белом вожаке, она кое-что придумала. Профессор сказал, что собаки не должны видеть
