Сема Волков продолжал кирять. Пил он много, как-то яростно и злобно. Его лицо наливалось кровью, кулаки сжимались, выглядел он настолько непрезентабельно, что все просто опасались с ним заговаривать, отделываясь на его вопросы краткими репликами.
Это злило Сему еще больше, и он мрачнел буквально с каждой минутой.
Появлению нового собеседника Волков даже, казалось, обрадовался.
Когда профессор присел за его столик, Сема с ходу начал с ним беседу.
Смысл ее был довольно банальным и сто раз объезженным — раньше все было лучше, власть бездарна и преступна, народ свои права отстоит.
Как ни странно, профессор живо поддержал такую точку зрения.
— Жить сейчас, конечно, ужасно, — говорил он негромким внушительным голосом. — Но меня, как человека в летах, особенно угнетает поругание нашего прошлого. Вы только представьте себе — одна черная краска.
От таких разговоров меня тошнило еще в перестроечные времена. Вот уж не думала, что встречусь с подобным рецидивом через десять лет!
— Гады! — мрачнел Сема. — Я бы их одной левой… на рельсы…
— Но есть вероятность, что объединенные усилия оппозиционных сил, — продолжал просвещать его профессор, — в том числе и парламента, — не будем забывать о численности левых фракций, — смогут оказать давление на правительство с тем, чтобы оно ушло в отставку.
«А, так он из красной профессуры, — констатировала я про себя. — Весьма распространенное явление в нашей общественной жизни».
— Слушаю я вас, — не мог не вмешаться в их разговор Капустин, — и одного не пойму. Как вы-то будете существовать при коммунистах?
Этот вопрос был обращен к Семену. Волков поднял на Капустина опухшее лицо и, стараясь внятно выговаривать слова, ответил:
— Я. Проживу. При. Любом. Режиме. — И после паузы добавил: — На. Мне. И. На. Таких. Как. Я. Держится. Вся. Страна.
— Опять же, средства массовой информации, — продолжал свой монолог профессор. — Все куплено сверху донизу. Где же правда о событиях в мире?
Похоже, Алексей Данилович Шмаков был рад представившейся возможности прочесть нам довольно банальную лекцию.
Но слушала его на самом деле разве что Милена Волкова. Она буквально смотрела в рот профессору и согласно кивала на каждую его фразу.
— Население развращено западной пропагандой. Народу внушаются превратные понятия о нравственности и о фундаментальных понятиях цивилизации, таких, как честность и порядочность, — бесстрастно продолжал профессор, загибая костлявые пальцы.
— Нравственность? Честность? — вдруг оживился Артем, взглянув при этом на Веру. — А по какому праву вы беретесь судить о таких вещах?
