Не буду его пересказывать, чтобы не шокировать читателя, но при одном воспоминании об этом у меня до сих пор кровь приливает к лицу и волосы встают дыбом.
Я снова хотела есть, чувствовала себя молодой и отдохнувшей и не видела причины объявлять голодовку. Поэтому, наскоро умывшись и причесавшись, отправилась в «банкетный зал», вернее, в трапезную, как называли его аборигены центра.
Не подумайте, что к тому времени я смирилась со своей судьбой или Светка сумела убедить меня, что в деятельности губошлеповского центра нет ничего страшного.
Ничего подобного. И Губошлепа, и его детище я ненавидела всей душой. А чем больше узнавала о нем, тем больше у меня было для этого оснований.
Просто находиться в затяжной депрессии мне совершенно несвойственно. «Слезами горю не поможешь», как мудро подметил кто-то из наших предков.
Кроме того, даже в концлагерях, мне рассказывали, люди смеялись и подшучивали друг над другом. Так уж устроен человек, и это прекрасно. А по сравнению с концлагерем — мне вообще грех было жаловаться.
Итак, я направлялась в трапезную, когда в одном из коридоров встретила Жанну.
Она только что вышла от Губошлепа, и, судя по ее виду, их «дружба» была восстановлена.
Она посмотрела на меня со снисходительной улыбкой и почти нежно сказала:
— Вот кстати… Евгений Матвеевич просил тебя зайти.
— Это срочно? — спросила я и заслужила еще одну улыбку, на сей раз означавшую, что я сморозила глупость.
— Если просит Евгений Матвеевич, то таких вопросов не задают, — снизошла она до ответа, продемонстрировав тем самым полную и окончательную победу надо мной.
— Но я могу выпить хотя бы чашку кофе?
На сей раз Жанна только пожала плечами и пошла своей дорогой.
Но жест был слишком красноречив, чтобы я его не поняла. Означал он примерно следующее: «Мое дело предупредить, а ты — как знаешь».
И все же, прежде чем отправиться в кабинет Губошлепа, я заскочила в трапезную и выпила чашку кофе с булочкой и поболтала с дежурившим там молодым человеком. А уж потом демонстративно неторопливой походкой направилась к «шефу».
Возможно, это было ребячеством, но терять мне, насколько я понимала, уже было нечего.
Хозяин встретил меня неприветливо.
От его былой предупредительности не осталось и следа — он даже не предложил мне сесть, и я вынуждена была сделать это без приглашения.
Разумеется, ни о каком угощении теперь не было и речи.
Губошлеп сидел за своим рабочим столом и сверлил меня взглядом. А я, чтобы не участвовать в этой комедии, стала изучать узор на ковре.
