— Я помру, все твое, сынок, будет! И двор московский, и людишки при нем.
— Ты бы дитятко, государь, не тискал, а то весь криком изойдет, — подсказала одна из мамок.
— Ничего, пусть крепость батюшкиного объятия сполна отведает. Кто его еще так прижмет, как не родной отец?
О том, кто у него народится, Василий Иванович начал мучиться едва ли не сразу после зачатия младенца. Повитухи, поглаживая живот Елены Васильевны, глаголили о том, что должна появиться дщерь. Недовольный таким пророчеством государь призвал в подмогу самого Филиппа Крутова, и тот, едва глянув на Елену, лежащую на постели, хмыкнул:
— От греха грех и родится.
— Чего ты мелешь такое, колдун, ты дело говори, — нахмурился великий князь. — Скажи, кто народится?
— Малец будет, государь. Но вот на радость ли? — И, ни с того ни с сего расхохотавшись, мельник покинул Постельную комнату.
Василий Иванович, вопреки заведенным обычаям, много времени отдавал сыну и, не стесняясь веселых улыбок боярышень, частенько качал сына в колыбели.
Наследник рос быстро и уже в девять месяцев, окруженный многочисленными мамками и боярышнями, криволапо семенил по московскому двору. А когда дитяте исполнился год, Василий Иванович торжественно протянул сыну золотое яблоко — символ самодержавной власти — и строго произнес:
— Владей! Здесь — все твое государство, и, смотри, в дерьмо державу не урони.
Яблоко оказалось любимой игрушкой наследника. Он без конца вертел его всяко, наблюдал за золотыми бликами, с радостным писком катал державу по полу. Но особенно Иван любил палить яблоком в кур. Выберет птицу покрупнее и что есть силы запустит державу в ее голову.
— Что это тебе? Снаряд, что ли, пушечный? — ругал не однажды несмышленого дитятю государь.
Вельможи дружно вздыхали и, глядя на то, как Иван, бегая по двору, сшибает с ног юродивых старух, сходились на том, что с наследником государству не повезло и было бы куда проще, ежели бы у великого князя народилась дщерь.
