— Боже мой! Неужели я такой неудачник? Никогда не думал, что я такой плохой учитель! Ты почти ничему не научилась за два года нашего тесного сотрудничества! Это очень печально! Поскольку ты — самая умная женщина из всех, кого я знаю, вина, очевидно, лежит на мне. Но все-таки ты поняла правильно — все действительно будет забыто через год. Но именно это и будет главным достижением. Можно бороться с тем, что существует. Нельзя бороться с тем, что забыто. Да, Хоптон Стоддард будет забыт. И храм тоже… И судебный процесс… Что же останется? Вот это: «Говард Роурк? Что вы? Как можно доверять такому человеку? Ом же враг религии. Он совершенно аморален…» Или это: «Роурк? Ну что вы! Он же не может сделать ничего путного, подумать только — клиент должен судиться с ним…» Или это: «Роурк? Послушайте не тот ли это парень, который попал во все газеты из-за какой-то неприятной истории? Какого-то скандала с владельцем здания? Только не хватает влипнуть в такую же историю! Нет, уж лучше выбрать…» Как ты будешь бороться с этим, дорогая? Особенно, если нет другого оружия, кроме того, что ты — гений?
Доминика стояла перед столом, как часовой на посту, знающий, что он должен быть здесь до самого конца.
— Ну, по твоему виду я знаю, что ты хочешь, чтобы я продолжал… Так вот, нельзя уничтожить архитектора, доказывая, что он плохой архитектор. Но его можно уничтожить из-за того, что он атеист, или из-за того, что кто-то судился с ним, или из-за того, что с кем-то переспал или из-за того, что он слишком много пьет… Ты хочешь сказать, не в этом дело. Конечно, не в этом. Это чепуха. Но именно поэтому с ней невозможно бороться.
А теперь, мне кажется, ты должна задать мне вопрос… Или лучше я задам его себе сам: почему я выбрал Говарда Роурка? Я отвечу тебе, что именно он лучше всего мог помочь мне провести тот эксперимент, который я задумал — найти слабое место в нашем обществе, и, нажав на него моим слабым пальцем, привести в действие всю машину.
Послушай, Доминика, не уходи… Задержись еще. Мне просто необходима публика, и ты — единственный человек, с кем я чувствую себя самим собой. Это, наверное, потому, что ты настолько меня презираешь, что почти безразлично, что я буду говорить… Но что за смысл блестяще сделать работу, если никто не узнает, насколько она блестяще выполнена. Если бы ты была прежней, ты бы не преминула сказать мне, что это — психология убийцы, готового признаться в совершенном преступлении, так как не может примириться с мыслью, что никто не увидит, насколько оно идеально выполнено.
