Самое было время зареветь во весь голос от страха. До сих пор горжусь, что не заревел. И Виталька тоже. Он вскочил, схватил балясину и, как торпеду, пустил ее в жуликов.
“Торпеда” не зацепила Эдика и Федю. Она отскочила от балки и с грохотом полетела вниз.
Они даже не посмотрели на нас. Молча продолжали карабкаться. Я взял вторую балясину.
– Подожди. Экономь снаряды, – серьезно сказал Виталька.
Мы сделали ошибку. Надо было спуститься на пятый этаж и отбиваться от врагов, пока они ползут по балкам и едва держатся. А мы остались на верхнем ярусе. Мы ждали, что вот-вот, как в хорошем фильме, ворвется на монастырский двор синий милицейский фургон.
Но там было пусто и тихо. Лишь на окрестных улицах мелькали крошечные фигурки пешеходов. Не докричишься, не позовешь на помощь…
Сколько прошло времени? Совершенно не представляю. Наверно, немного, потому что с тех пор, как в башне появились наши враги, ни разу не били часы. Но нам казалось, что мы здесь целый день.
Эдик и Федя выбрались на пятый этаж, и мы потеряли их из виду под грудой рухнувших брусьев и половиц. Только было слышно, как они шепотом ругаются.
Этот шепот наводил на меня ужас.
Наконец белобрысая Федина голова показалась над краем люка. Я метнул в нее свою “торпеду”. Федя завопил и пропал, внизу что-то загремело.
– Хорошая будет шишка! – восторженно заметил Виталька.
Но тут же нам стало не до веселья: сквозь доски яростно протолкался в люк Эдик. Исцарапанный, оборванный, злой до беспамятства. С моим ножом в кулаке.
Теперь между нами был только один этаж и крепкая лестница – такую не разломаешь.
Виталька встал над люком, расставив ноги, и поднял свою балясину. Тонко сказал:
– Попробуй сунься, бандюга…
Я оглянулся в поисках оружия. Палку бы или камень… Ничего нет! А внизу по-прежнему пусто!
А если закричать изо всех сил, может, услышат?
Но, несмотря на опасность, кричать я почему-то не мог. Не мог заставить себя заорать над всем городом “помогите”!
А если ударить в колокол? Я вскочил на перила и хотел дотянуться до колокола, который висел в арочном проеме. Это был самый большой из тех, что сохранились. Громадный! И звон у него, конечно, могучий…
Но как дотянешься? В проушину чугунного языка была вплетена толстая веревка, но от нее остался лишь гнилой обрывок. А до обрывка – метра два пустоты.
Я балансировал на перилах, держась за кирпичный выступ. И вдруг кирпич шевельнулся у меня под пальцами. Видно, выступ сорок лет назад расшатало взрывом.
