Распечатали коньяк, разлили, сдвинули.
– С наступающим!
Выпили.
– Короче, – Чернаков поставил мензурку, – говорят, ты по нашему взрыву трудишься.
– Не хотел, но подсунули… Да не повезло тебе, Слава с любовницей. Не мог, что ли со спокойным мужем найти?
– Какой был. Как он, в расколе?
– Пока нет… Но с ним я еще не работал. А комитетчики, сам знаешь, в шпионских играх сильны, а колоть не мастера… Ничего, к вечеру «поплывет». Постараюсь.
– Ты не очень старайся…
– Почему?
Чернаков рассказал почему. По возможности доходчиво.
– Давай, наливай, – чуть помолчав, предложил Лутошин.
– Мне хватит. Я сока. За рулем.
Роман Романович поднял «девушку без шубки».
– За взаимопонимание…
Выпив и закусив мандарином, еще немного помолчал, потом посмотрел в глаза бывшему начальнику.
– То есть ты хочешь сказать, что это «глухарь»?
– Пока «глухарь».
– Не сова, не утка, а именно «глухарь», да? Ха-ха-ха!…
Коньяк уже начал оказывать свое тлетворное влияние на мозг старшего оперуполномоченного.
– Ну, допустим, в семь часов он был в отключке. А в пол восьмого? – посмеявшись, спросил он.
– Думаю, там же. Ты можешь протрезветь за пол часа? Или даже за час. И не просто протрезветь, а еще и сесть за руль, доехать до магазина и установить заряд.
– Если очень надо, протрезвею. И что характерно – трезвел! Хочешь, проведем следственный эксперимент. Но за твой счет. Ради правды готов. Хоть сейчас.
Не дожидаясь ответа, Роман Романович в третий раз наполнил «девушку»
армянским напитком.
– Будь здоров… Ну, хорошо, хорошо… Пусть это не он. Предположим с большой натяжкой. И кому нужен такой маскарад?
Чернаков объяснил.
– Не слишком ли мудрено, Слава? Вот ты бы сам года полтора назад в такое поверил?
«Да, наверное, не поверил бы… Потому что смотрел бы на ситуацию с несколько иной позиции…»
– Какая разница? Я сейчас верю.
– Ладно, – Лутошин поднялся, уронив стул, – мне то все равно, ты знаешь. Как начальство скажет, так и сделаю. Посиди пока.
Роман Романович исчез из кабинета.
«Лукавишь, Рома, лукавишь. Не все равно, совсем не все. Это ж раскрывать придется, план сочинять, справки собирать… И, главное, зачем? Ежели в камере сидит реальный подозреваемый, который к вечеру напишет чистосердечное признание. Не напишет? Напишет, напишет. Уговорят, уломают. А если и не напишет – не беда. Улик хватит, чтобы по «непризнанке» упаковать. Больше получит. Поэтому и к начальству без меня побежал…»
На экране Лутошинского компьютера зажглась заставка. Избитый до невменяемости браток держал в искореженной руке картонку с надписью «Я люблю ОМОН» и беззубо улыбался. Причем, это был не рисунок, а реальная фотография. Не монтаж и не карикатура.
