Ужас содеянного, похожий на непроглядную тьму, окружал меня. Теперь, когда Митино лицо исчезло, я оставалась один на один со своим взрослым грехом. Этот грех случился в день моего крещения, словно оно открыло новый счет времени, перед которым я лежала беззащитно. Поднявшись рывком, я вышла из комнаты. Зажимая ладонями глаза, я отгоняла Митино лицо и, упершись локтями в кухонный стол, убеждала себя в том, что в сегодняшнем споре правда на стороне мужа, а значит, и я, во имя спасения, должна быть на его стороне.
К отцу Петру я поехала на следующий день, едва кончились занятия. Дверь открыла Оля. Кроличья губка, подхваченная белым шрамом, улыбнулась мне навстречу. "Отец скоро придет". - "А можно, - я сказала так быстро, что не успела пожалеть, - я ...к Пете..." Губка вздернулась удивленно. Идя к знакомой двери, я вдруг подумала о том, что своим молодым детям отец Петр годится в деды. По крайней мере, сыну.
Мальчик сидел за столом - так, как я его оставила. Прежняя зеленая книга лежала перед ним. Изломанные локти вздрогнули мне навстречу. Пальцы выпустили книжную страницу и заходили в воздухе, не умея зацепиться. "Я пришла повидаться с тобой". - "Ты хочешь...чтобы я... рассказал дальше?" - он перемогал замкнутое дыхание. Пальцы замерли над книгой, изготовясь листать. Я кивнула и села рядом. Под голос, сочащийся из гортани, я думала о том, что если теперь сумею научиться смотреть на него без страха и отвращения, тогда без страха и отвращения сумею и на себя. Для этого мне нужны были глаза сияющие глаза старшей дочери, которой отец Петр годился в отцы больше, чем этому мальчику, хоть именно ему, а не кроличьей Оле он сумел передать свой сияющий взгляд. Зачем - ему, я думала, средней они нужны были больше, они могли спасти ее лицо, сделать прекрасным, таким, что никто на свете не посмел бы вспомнить о белом шраме и вздернутой губе. На что ему сиять своими отцовскими - почти что дедовскими глазами - если пальцы, и локти, и тяжкая цыплячья голова непоправимы? Я поймала его взгляд и увидела, что он стал беспокойным. Мальчик-инвалид смотрел на меня гаснущим, виноватым взором, словно чувствовал мои мысли, в которых я хотела отобрать последнее. "Ты пришла... к отцу?" Я не поняла его смиренной надежды и, помня о себе, ответила - да. "Страшно... смотреть на меня?" - он спросил тайным, глухим шепотом и вывернул к двери цыплячью шею, как будто боялся, что его услышат. "Ну, что ты!" - я сказала громко, не желая разделить его безгрешную тайну. "Отец пришел", - мальчик одел свой взор сиянием, как ризой.
