Оливьер прервал поучение, переводя дух, а его спутник (его звали Аньен) воскликнул:
– Дух Святой, Утешитель, приди низойди на нас!
– Истинно, – отозвался Оливьер. И возложив руки на голову Жерона (тот часто задышал ртом, и в его глазах проступили слезы), спросил: – Брат! Тверда ли твоя решимость принять нашу веру целиком и до конца?
– Да, – хрипло сказал Жерон.
Вокруг неожиданно возникла суета – несли свечи. Оливьер посторонился, давая прислуге место водрузить две толстых сальных, ужасно коптящих свечи в изножье кровати. Стало светлее. Оливьер будто оделся пламенем.
Наконец вновь установились тишина и неподвижность.
Оливьер продолжил вопрошание.
– Брат, даешь ли ты обещание, которое услышит также и Господь, что будешь служить Богу и Его Евангелию?
– Да.
– Не убивать животных и людей?..
Жерон вдруг бессмысленно захрипел. Сухие пальцы начали судорожно поддергивать покрывало, в которое он был закутан.
Не смущаясь, Оливьер продолжил:
– Не прикасаться к женщине, даже и невинно, не спать раздетым, не есть ни мяса, ни молока, ни яиц, ничего не делать без молитвы?
За Жерона ответил Аньен, спутник Оливьера:
– Да.
Суета вдруг возобновилась. Кто-то яростно проталкивался к смертному ложу Жерона. И снова Оливьер остановился и начал ждать, покуда все затихнет.
Справа и слева от совершенного явились два дюжих франка – в кольчугах, вооруженные. Были они опьянены тьмой и от них сильно пахло железом. Еще десяток шумно топтался у входа. С ними был разъяренный приор из кафедрала Святого Стефана, которого не пустили к умирающему, призвав вместо того Оливьера.
И вот франки накладывают руки на Оливьера, а двое других – на Аньена, и у Аньена вдруг подгибаются ноги и делается тягостно в животе.
Жерон медленно водит головой, перекатывая ее вправо-влево, и похрипывает тихонечко, будто напевает, – всей своей изнемогающей утробой. Пальцы его неостановимо шевелятся.
Оливьер спокойно говорит:
– Позвольте нам довершить обряд, добрые люди.
Приор из Святого Стефана гневным взором глядит на обоих совершенных.
– Погубить свою душу он уже успел с вашей помощью, а для раскаяния ему хватит и единого мига.
И совершенных уводят.
Диво в том, что Оливьер вовсе не спокоен, как видится окружающим его людям, – нет, напротив: Оливьер весь трепещет от восторга, ибо сейчас сбывается его самое заветное, самое тайное желание.
* * *
Гюи де Монфор, граф Бигоррский, на охоте. С ним Петронилла, его жена, и двое рыцарей из Иль-де-Франса, а также все то охотничье наследство, которое досталось ему от покойного Гастона Беарнского: и добрая свора, и псари, и загонщики.
