И тогда ее сожгут за то, что она отравила графа Симона. И графиню Петрониллу сожгут. Скажут – по приказу графини.
И все это случится потому, что Монфор решил отведать хлеба, освященного добрыми людьми.
Однако покуда служанке мерещатся все эти страхи, Монфор и его сын – оба с удовольствием обмакивают хлеб в вино и отправляют в рот, ломоть за ломтем. И ничего дурного с ними не случается, и никакое благословение их не берет.
Монфор поднимает от кубка глаза и грозно говорит служанке:
– Брысь!
Девушка убегает, грохоча башмаками.
Оставшись наедине с Гюи, Симон возвращается к прежнему течению своих мыслей. Повторяет, еще более задумчиво, чем прежде:
– …Бигорра…
У Гюи ощутимо портится настроение.
– Какая же она старая и некрасивая, мессир.
Симон устремляет на Гюи свирепый взор.
– Бигорра?
– Графиня Петронилла. Мне совершенно не хочется любить ее.
– Видел уж, кого вам хочется любить, – ворчит граф Симон. – Через десять лет ваша Аньес будет еще страшнее Петрониллы де Коминж.
– Эти десять лет еще не прошли, – замечает Гюи.
– Зато она умрет лет на двадцать раньше вас, – утешает сына Симон. – Да и кто заставляет вас любить ее? Она должна родить вам наследника, вот и все.
Гюи хмурится. Симон дружески обхватывает его за плечи.
– Мне нужна Бигорра, – говорит он. – Вы будете стеречь для меня Пиренеи. Я хочу, чтобы мои дети породнились с Лангедоком.
Он смеется.
– Того и гляди вы начнете заноситься передо мной, мессир граф Бигоррский.
Гюи наконец улыбается, пока что через силу.
– Разве я посмею, мессир граф Тулузский?
* * *
– Съел? Освященный хлеб?
Безносый псарь поражен. Глаза у него вытаращены, рот раскрыт, распахнутые ноздри с сопением втягивают воздух.
Служанка кивает.
– Слопал. Как Бог свят.
– И не поперхнулся?
Служанка мотает головой,
– Здоровехонек.
Псарь погружается в глубокие раздумья.
6 ноября
Венчание происходило в Тарбе. Присутствовали епископы Кузерана, Оша, Олерона, многочисленное духовенство из аббатства Сан-Север-де-Рустан, из Асте, Сарьяка, Артаньяна, Сан-Пьера.
Симон постарался на славу. Гасконские прелаты, много терпевшие от местной знати, вполне предавшейся еретикам, теперь позабыли прежние мучения. Они получили назад потерянные было земли и готовы были за это устилать путь Симона розовыми лепестками. Про себя Симон усмехался, но преклонение принимал милостиво.
Маленькая рыжеволосая невеста тряслась от зимнего холода, стоя перед епископом Тарбским, рука об руку с рослым, юношески угловатым женихом. В раскрытые настежь ворота собора задувал ледяной ветер.
