А потом все произошло само собой: знакомая, трепещущая в ожидании голубая жилка под бархатистой кожей, мой нежный, совсем легкий поцелуй, почти незаметная ранка…
Ей не было больно.
Она понимала, что происходит, и глядела на меня сияющими, полными смертного блаженства, счастливыми глазами, постепенно подергивающимися мутной поволокой.
Она уходила, уходила из жизни – ко мне, в мой мир, и я уже ничего не мог сделать: так было назначено Судьбой…
Я чуть не упустил тот неуловимый миг, когда жизнь на мгновение как бы зависает, покидая тело – но все же почувствовал его, спохватившись в последнее мгновение – и, одним движением вскрыв жилу на своей руке, притиснул этот брызнувший багрянцем фонтанчик к ее губам, даря ей то, чего она так хотела, не понимая, чего лишается, и что получает взамен. Она была еще совсем ребенком…
Потом я отнес ее – обмякшую, уже не живую, но еще не Восставшую, в соседнюю комнату, бережно уложил в стоявший там гроб. (Из этого гроба в свое время восставал и я. Давно следовало его выбросить, но – дурацкая сентиментальность не давала! Ностальгия, понимаешь!… Кто ж мог подумать, что он еще пригодится?!)
Аккуратно задвинул крышку.
Это – ритуал.
Спи, любимая.
До завтра.
Поцелуй был нежным и трогательным. Я заворочался, сладко потянулся – и открыл глаза.
Небольшие аккуратные клыки, блеснувшие у нее во рту, когда она улыбнулась, отнюдь не портили мою Эльвицу. Моя ответная улыбка вышла немного грустной: все-таки мне было немного жаль ту жизнерадостную и непосредственную Девочку Эли, которая умерла вчера.
Впрочем, мне тут же предоставилась возможность убедиться, что характер моей Элис ничуть не изменился:
Вставай, соня! Пора на охоту! Я проголодалась! Кого мы сегодня будем есть?
