Да, – попытался он объяснить сам себя, – я просто не знаю, что мне делать.
Я совсем не люблю ее, но люблю так, что не смогу без нее жить, и с нею я тоже не смогу. Неужели так бывает? За что мне эта мука? Зачем мне так плохо и так хорошо?
Он шел, аккуратно наступая на каждый третий квадратик сиреневой остывающей мостовой. Многие камни были с выемками, наверное, после дождя в них собирается вода. Наверное эти камни старше. Тысячелетий на сто, примерно. Даже камень может одряхлеть. Два широких клена вместо зеленых, выбрасывали в мутнеющий воздух коричневые листья. Александр замечал все, волнующее ощущение безвыходности стократно обострило чувства и остановило бестолку шевелившуюся мысль. Я знаю, что уже выпью этот яд – он слишком сладок. Я знаю, что чувствует человек, решившийся выпить яд. Четкий ритм его шагов выкоко взлетал в черном ущелье между домами – вверх, к звездам, ожидающим чуда, к зеленоватому свету приблизившейся ночи. И вдруг он вспомнил утро, вспомнил два красных автомобиля, вспомнил зрачки зверя, светившиеся в темноте; вспомнил женщину с окаменевшим лицом. Женщину, ужаленную змеей.
* * *
Прошло две недели.
Он шел по тихой и безлюдной улице; солнце светило вниз ярко, как прожектор.
Казалось, что это падающее сияние просто придавливает к земле. День начинался неудачно. Ерунда, но все же. Минуту назад истеричная маленькая псинка облаяла его из подворотни, трусливо втягиваясь в зеленую щель при каждом его шаге.
Александр почувствовал злобу. Мимо проехал толстомясый мальчик на синем велосипеде и, проезжая, гикнул что-то бессмысленное, ни к кому не обращаясь.
Александр снова почувствовал злобу, но теперь злоба была обращена на невинного мальчика. Что-то вскипало внутри. Александр попробовал вчувствоваться в себя и вдруг отчетливо, как в кошмарном сне, увидел множественные шевеления растущих и плодящихся змеек – змеек ненависти; только злоба и чернота в душе, только злоба и чернота. Откуда это во мне? Я ведь хороший?
Он попробовал оправдаться: да, это виновато время, которое отбирает у тебя все – свободу, мечты, устои, покой, уверенность хотя бы в чем-нибудь, отбирает любые возможности (от этого всегда хочется кричать), превращая тебя в механизм, в никому не нужное колесико на ржавом подшипнике, крутящееся только потому, что привыкло крутиться, плачущее от ржавой боли и бесполезности своего вращения. Не у одного тебя – у многих. И значит, что такая же муть поднимается в чужих душах.
