Наверное, он догадался, что его шутка не слишком понравилась. Он наклонился и тихо спросил:
– Ты когда заканчиваешь?
В десять. Она заканчивала в десять, о чем, поколебавшись, сказала ему. И в десять он ждал ее у магазина. Она так этому удивилась, что даже отчего-то расстроилась.
– Меня зовут Кирилл. А тебя?
– Антонина, – строго ответила она.
– Пойдем посидим где-нибудь, Антонина? Тут недалеко есть летнее кафе…
– Зачем? – еще строже спросила она.
– Просто так! – удивился Кирилл. – Поболтаем! Ты чего-то боишься?
– Вот еще! – фыркнула Тоня и пошла с ним в кафе.
Он назначил ей встречу, потом другую. Что-то все-таки зашевелилось в ее мозгу: приоделась, как могла, причесалась, даже губы подкрасила. Изменения скромные, почти незаметные, – но важно, что они были! Мужчина легко простит дурной вкус, нелепый макияж, вульгарное платье, но никогда не простит отсутствие желания ему понравиться. Антонина его выразила скудно, робко, – но выразила. Значит, игра стоит свеч.
Он рассматривал ее долго и внимательно. Он заметил все: и мурашки в вырезе платья, покрывшие грудь, – то ли от свежего вечернего ветерка, то ли от смущения; и как она отводила глаза, не умея выдержать мужской заинтересованный взгляд; и как теребила маленький дурацкий бантик, венчавший дурацкий, ханжеский вырез платья; и как нервно закладывала за уши выбившиеся из дурацкого хвостика пряди волос…
Он наслаждался. Он впервые наблюдал за женщиной. Раньше он втягивался с ними в отношения, а в них его интересовали только собственные ощущения и, в особенности, зоркая охрана границ своей неприкосновенной личности, за которые никому не позволялось переходить. Теперь же, свободный от этой заботы, он был независимым наблюдателем – и он жадно впитывал каждую деталь. Он был зрителем, и зрелище игралось только для него: он оплатил этот спектакль целиком, как оплачивают в поезде все купе за право не иметь попутчиков.
…Кирилл вел себя очень вежливо, ненавязчиво, ни на что не намекал, рукам воли не давал, – что Тоня очень ценила. Их встречи вечером в кафе потихоньку стали привычкой.
Он был по-прежнему мил и внимателен. Тоня не переставала изумляться. Он говорил: мне с тобой интересно. Он говорил: ты не такая, как другие. Он говорил: в тебе есть что-то настоящее. Он говорил: ты сама себе цены не знаешь.
Он говорил… И Тоня плыла на волнах неведомого блаженства. И соглашалась на новую встречу, хотя в груди было отчего-то тревожно и прохладно. Слишком они не равны, этот красавчик и она. Что-то в этом таилось неправильное… Но он был так нежен, так предупредителен, что ее страхи, мазнув бархатным крылом ночной бабочки по щеке, растворялись бесследно в темноте. О них легко забывалось, его восхитительное лицо было напротив, чуть размытое в сумерках, чуть растворенное в свежих и пряных запахах вечера, наполнявших веранду кафе, – и у нее возникало чувство, близкое к экстазу. Ей хотелось взять его в руки, как некую драгоценную субстанцию, и, соединив ладони, поднести это чудо к лицу, вдохнуть его, умыться им, – и потом спрятать его у себя на груди, возле сердца…
