Варанцы появились, когда он преодолел две трети пути.
Теперь они оба были верхом. Однако, в воду не зашли – то ли не хотели мочить платье, то ли опасались за лошадей, а, быть может, предвидели на северном берегу засаду Желтоколпачников.
Всадники безмолвно приблизились к кромке воды, встали рядком, и… о ужас, изготовили к стрельбе свои легкие, прочные луки грютского образца!
Судя по тому, как уверенно и слаженно они прицеливались, как замирали, прежде чем отпустить тетиву, оба стреляли не худо (теперь-то Гайс в этом кое-что смыслил).
Резко уклонившись вправо, Гайс рванул что было мочи.
Речные воды у правого его бедра брызнули фонтанчиками – две стрелы, как это водилось у грютов, совершенно неоперенные – мертвой хваткой вцепились в придонную корягу.
Пока Гайс раскачивался, восстанавливая равновесие (что было нелегко – сапоги наполнились водой, стопы проскальзывали), всадники успели прицелиться повторно.
Гайс принял резко влево, судорожно подался вперед и… взвыл от боли – стальной наконечник стрелы вгрызся в его прикрытую одним лишь кафтаном лопатку.
Одной рукой прижимая сумку с цветами к плечу, он попробовал вытащить стрелу – нужно успеть до того, как смертельная доза яда попадет в кровь!
Как бы не так! Место и время к подобным манипуляциям не располагали…
Что ж, теперь криво изгибающийся Гайс представлял собой идеальную мишень для ночной стрельбы. Стреляй себе и радуйся! Варанцы на берегу умиленно переглянулись.
Гайса спас Щука.
Заскучав в одиночестве, он бросился догонять кобылу и жеребца – играть! буянить! свобода!
Мерин появился на берегу как раз в тот момент, когда варанцы изготовились выстрелить в третий раз.
Лихо спустившись, Щука слету вцепился в зад жеребцу. Тот ответил обидчику слаженным ударом сильных задних ног. Лучник, перед стрельбой намотавший повод на специальную седельную рукоять (в некоторых ситуациях, конечно, лучше иметь четыре руки), полетел через голову коня прямо в воду.
Кобыла, пахучая виновница безобразия, встала на дыбы и возбужденно заржала. Ее хозяину повезло больше – он все же усидел в седле. Однако о том, чтобы попасть во вражеского лазутчика из такого положения, не могло быть и речи.
Посеяв разброд в варанском стане, Щука, шаловливо тряся башкой, бросился к раненому хозяину, вздымая тучи мутных, как глаза душегуба, брызг…
Гайс сам не помнил, как воткнул в поблескивающее стальное стремя разбухший сапог, как, превозмогая боль, ухватился за гриву и переднюю луку, как перекинул через седло ногу, онемевшую от кончиков пальцев и до самой мошонки.
