Печаль полуночной чеканки коснется дикого чела. Одна утеха - Вечера на хуторе возле Диканьки...
Немилый край, недобрый час, на людях рожи нелюдские,и Пушкин молвит, омрачась: - О Боже, как грустна Россия!..
Пора укладывать багаж. Трубит и скачет Медный всадник по душу барда. А пока ж он - пасечник, и солнце - в садик.
И я там был, и я там пил меда, текущие по хвое, где об утраченном покое поет украинский ампир...
2
А вдали от Полтавы, весельем забыт, где ночные деревья угрюмы и шатки, бедный-бедный андреевский Гоголь сидит на собачьей площадке.
Я за душу его всей душой помолюсь под прохладной листвой тополей и шелковиц но зовет его вечно Великая Русь от родимых околиц.
И зачем он на вечные веки ушел за жестокой звездой окаянной дорогой из веселых и тихих черешневых сел с Украины далекой?
В гефсиманскую ночь не моли, не проси: Да минует меня эта жгучая чара,никакие края не дарили Руси драгоценнее дара.
То в единственный раз через тысячу лет на серебряных крыльях ночных вдохновений в злую высь воспарил - не писательский, нет мифотворческий гений...
Каждый раз мы приходим к нему на поклон, как приедем в столицу всемирной державы, где он сиднем сидит и путает ворон далеко от Полтавы.
Опаленному болью, ему одному не обидно ль, не холодно ль, не одиноко ль? Я, как ласточку, сердце его подниму. - Вы послушайте. Гоголь.
У любимой в ладонях из Ворсклы вода. Улыбнитесь, попейте-ка самую малость. Мы оттуда, где, ветрена и молода, Ваша речь начиналась.
Кони ждут. Колокольчик дрожит под дугой. Разбегаются люди - смешные козявки. Сам Сервантес Вас за руку взял, а другой Вы касаетесь Кафки.
Вам Италию видно. И Волга видна. И Гремит наша тройка по утренней рани. Кони жаркие ржут. Плачет мать. И струна зазвенела в тумане...
Он ни слова в ответ, ни жилец, ни мертвец. Только тень наклонилась, горька и горбата, словно с милой Диканьки повеял чабрец и дошло до Арбата...
За овитое терньями сердце волхва, за тоску, от которой вас Боже избави, до полынной земли, Петербург и Москва, поклонитесь Полтаве.
1973
ПАМЯТИ А.ТВАРДОВСКОГО
Вошло в закон, что на Руси при жизни нет житья поэтам, о чем другом, но не об этом у черта за душу проси.
Но чуть взлетит на волю дух, нислягут рученьки в черниле, уж их по-царски хоронили, за исключеньем первых двух.
Из вьюг, из терний, из оков, из рук недобрых, мук немалых народ над миром поднимал их и бережно, и высоко.
Из лучших лучшие слова он находил про опочивших, чтоб у девчонок и мальчишек сто лет кружилась голова.
