Покойся в сердце, мой Толстой не рвись, не буйствуй,мы все привычною стезей проходим путь свой.
Глядим с тоскою, заперты, вослед ушедшим. Что льда у лета, доброты просить у женщин.
Какое пламя на плечах с ним нету сладу,Принять бы яду натощак принять бы яду.
И ты, любовь моя, и ты ладони, губы ль от повседневной маеты идешь на убыль.
Как смертью веки сведены, как смертью - веки, так все живем на свете мы в Двадцатом веке.
Не зря грозой ревет Господь в глухие уши: - Бросайте все! Пусть гибнет плоть. Спасайте души!
1966
x x x
И вижу зло, и слышу плач, и убегаю, жалкий, прочь, раз каждый каждому палач и никому нельзя помочь.
Я жил когда-то и дышал, но до рассвета не дошел. Темно в душе от божьих жал, хоть горсть легка, да крест тяжел.
Во сне вину мою несу и - сам отступник и злодей безлистым деревом в лесу жалею и боюсь людей.
Меня сечет господня плеть, и под ярмом горбится плоть,и ноши не преодолеть, и ночи не перебороть.
И были дивные слова, да мне сказать их не дано и помертвела голова, и сердце умерло давно.
Я причинял беду и боль и от меня отпрянул Бог и раздавил меня, как моль чтоб я взывать к нему не мог.
1968
x x x
Сними с меня усталость, матерь Смерть. Я не прошу награды за работу, но ниспошли остуду и дремоту на мое тело, длинное как жердь.
Я так устал. Мне стало все равно. Ко мне всего на три часа из суток приходит сон, томителен и чуток, и в сон желанье смерти вселено.
Мне книгу зла читать невмоготу, а книга блага вся перелисталась. О матерь Смерть, сними с меня усталость, покрой рядном худую наготу.
На лоб и грудь дохни своим ледком, дай отдохнуть светло и беспробудно. Я так устал. Мне сроду было трудно, что всем другим привычно и легко.
Я верил в дух, безумен и упрям, я Бога звал - и видел ад воочью,и рвется тело в судорогах ночью, и кровь из носу хлещет по утрам.
Одним стихам вовек не потускнеть, да сколько их останется, однако. Я так устал! Как раб или собака. Сними с меня усталость, матерь Смерть.
1967
КОЛОКОЛ
Возлюбленная! Ты спасла мои корни! И волю, и дождь в ликовании пью. Безумный звонарь, на твоей колокольне в ожившее небо, как в колокол, бью.
О как я, тщедушный, о крыльях мечтал, о как я боялся дороги окольной. А пращуры душу вдохнули в металл и стали народом под звон колокольный.
Да буду и гулок, как он, и глубок, да буду, как он, совестлив и мятежен. В нем кротость и мощь. И ваятель Микешин всю Русь закатал в тот громовый клубок.
1968
