Потом побежал еще кто-то, такой же чумазый, облапил, жарко дыша в лицо… Нильс, наконец, заглушил турбину, но я все равно ничего не слышал – только треск огня.
С меня сбили кепи… тут же в четыре руки подняли, нахлобучили обратно… потом толпа, – и когда, интересно, столько народу набежало? – расступилась и ко мне, прихрамывая, подошел обер-лейтенант Фрикс с перемотанной бинтом шеей. Остановился в метре, нарочито медленно достал из нагрудного кармана часы, щелкнул крышкой, вгляделся в циферблат.
– Тридцать восемь минут, – произнес он, искоса глядя на меня. – Браво, фельдлейтенант. Полагаю, этот рекорд необходимо будет занести… – начштаба на миг замялся и, чуть виновато улыбнувшись, закончил: – Куда-нибудь занести!
– Мы твои слова как молитву повторяли, мальчик мой! – проревел мне в ухо Гуго. – Сорок минут! Сорок минут!
– Должен сказать, – все с той же виноватой улыбкой добавил Фрикс, – что в момент разговора с вами, фельдлейтенант, я был уверен, что следующая атака станет для нас последней… но благодаря заклинанию про «сорок минут» мы сумели отбить и ее, и три последующих.
Тут из панцера вылез Нильс, и Гуго, взревев: «Хербергер-сучий-кот-дай-я-тебя-до-смерти-зацелую!», ринулся вперед, оттеснив меня.
А я стоял, уставясь в землю между носками своих ботинок и ботинок обер-лейтенанта. И никак не мог поймать одну мысль… я не знал, что это за мысль, но отчего-то был уверен, что она ужасно важная. Потом все-таки поймал и, подняв взгляд на Фрикса, тихо спросил: – Где гауптфельдфебель Аксель?
Обер-лейтенантулыбнулся еще более виновато.
– Погиб.
– А Айсман, Донненберг?
– Не знаю… они из ремроты? Ремрота держала южную окраину. Там, – запнулся опять обер-лейтенант, – там было жарко.
– Ясно.
Я откозырял и пошел… пошел вперед, сквозь огонь… ветер, становившийся с каждой секундой все сильнее, раздувал его, языки пламени тянулись чуть ли не до противоположной стороны улицы.
Жарко.
Смутно помню, как я с кем-то говорил… спрашивал… снова шел, механически переступая через тела, уворачиваясь от горящих досок, непонятно с чего вообразивших себя птицами…
Где-то далеко, на самом краю сознания, весело перестукивались выстрелы…
А потом я увидел ее – и бросился вперед, не чувствуя ног, не разбирая дороги… добежал, подхватил на руки, прижал… зарылся лицом в родную пушистость рассыпавшихся волос.
И – услышал… шепот, который был громче всех пушек мира. Да что там – громче Гласа Господня.
– Я знала… знала – ты вернешься.
