– Да. – Она шмыгнула носом.
– Ты мне веришь?
– По-моему, да. Я сама не знаю, что делаю. Только что съела целую миску салата, который приготовила к сегодняшнему ужину. Мы забыли поесть, и муж ушел голодный.
– Ты сумеешь лечь и заснуть? У тебя есть таблетки?
– Да. У меня есть таблетки. Ничего со мной не случится.
В голосе ее зазвучали злые нотки. Он спросил:
– Ты хочешь, чтоб я приехал?
– Нет. Дети взбудоражатся. Теодора до сих пор не спит.
– Бедная крошка. А когда придет Джози?
– Завтра утром. Что мне ей сказать?
– Не знаю. Ничего? Правду? Мне кажется, это должно меньше всего тебя волновать.
– Ты прав, Джерри. Ты всегда прав. Ты прими на себя заботу о Руфи, а я приму таблетку.
– По-моему, это сейчас самое правильное.
– Ложись снова спать. Извини, что побеспокоила. Он ждал от нее извинения. Он сказал:
– Не смеши. Я рад, что ты позвонила. Конечно же, рад.
– Спокойной ночи, Джерри.
– Спокойной ночи. Ты грандиозна. – Не мог он заставить себя сказать, зная, что Руфь слушает: “Я люблю тебя”.
Когда он вернулся в постель, Руфь спросила:
– Чего она хотела?
– Утешения. Ричард уехал.
– Среди ночи?
– Видимо.
– Что ж... молодец.
– Чем же он молодец? Тем, что оставил женщину в полной растерянности? Мерзавец.
– А еще что она говорила?
– Ей было неприятно, что я здесь, а не в коттедже. Она, видимо, ожидала, что я высажу тебя, а сам поеду туда. – Джерри мучило то, что Руфь сказала “молодец”, явно намекая на его пассивность. – Я должен был так поступить? – спросил он. – Значит, чтобы завоевать твое уважение, надо встать, одеться и уйти из дома, как Ричард?
– Поступай, как знаешь. А какой у нее был голос?
– Благодарю, несчастный.
– С чего бы это? Ведь она получила то, что хотела.
– Ты так думаешь? Мне кажется, она сама не знает, чего хочет, – теперь, когда она это получила.
– Повтори еще раз.
– Нет. Я сейчас буду спать. У меня какое-то странное ощущение, – сказал он, пускаясь в очередную фантазию, за что его так ценили в студии рекламы, – будто я – Северная Африка и ноги у меня – Египет, а голова – Марокко. И весь я – сплошной песок.
Когда телефон снова разбудил его, он проснулся с чувством вины, так как видел во сне не свою “ситуацию” – не Салли, или Ричарда, или Руфь, а далекие уголки своего детства: горку на площадке для игр, которую натирают вощеной бумагой, чтобы скатываться быстрее, две потрепанные коробки с настольным хоккеем; кусок затоптанной травы за киоском, где дети постарше обменивались невообразимыми секретами, осыпая землю окурками “Олд голд”, – то прошлое, тот рай, где ты не волен ничего выбирать. Он пошел, спотыкаясь, заткнуть телефонный звонок – понимая, что повторяется, что сам обрек себя на бесконечное повторение, совершив этот грех, который свинцовой тяжестью давил ему на диафрагму. Звонила снова Салли, Салли; голос у нее обладал центробежной силой, и слова разлетались во всех направлениях – ей было унизительно снова звонить ему, она говорила задыхаясь, прерывисто.
