Они, эти многомудрые воины-интернационалисты, даже и не воробьи стреляные, а настоящие орлы. Со своими рожденными в окопах навыками, непонятными для многих причудами, с небезосновательными амбициями, но главное — с умением и желанием воевать, с пониманием главной своей обязанности — не потерять солдат. У них неподражаемое огневое мастерство, умение стрелять изо всего не только стоя, лежа и с колена, но и другими способами, у них своеобразные воззрения на фортификационную науку, нетрадиционные методы обучения и воспитания личного состава.
Один такой, по прозвищу Борода, называл бойцов своего зеленого во всех смыслах батальона справедливо-ласкательно муравьями и заставлял зарываться в землю как можно глубже. Однажды застукал далеко не сладкую парочку с водкой и украденной со склада тушенкой. Надел на прохиндеев наручники и повесил им на грудь таблички: “Я пропил солдатскую совесть” — одному, и “Я воровал из солдатского котла” — второму. Получил тот комбат от генерала нагоняй за незаконные карательные меры, спасибо, что уголовное дело не открыли, спасло комбата только военное время, но большинство — от солдата до других генералов, с кем вспоминали мы тот курьез, были на стороне Бороды. Это как раз тот случай, когда реальная житуха, тем паче фронтовая, не вписывается в прокрустово ложе уставов… Тот Борода ни в какую не хотел вести в бой свой необстрелянный, наспех сформированный батальон. Все приговаривал: “Вот научу своих муравьев кой-чему, тогда пожалуйста — любую высоту возьмем”. Но задачи ставились, прежде всего исходя из обстановки, качество “людского материала” редко брали в расчет: “Ну где взять других солдат?!” Невыполнимые задачи выполнялись…
Еще один комбат-”афганец”, Азиат, словно подарок судьбы для внутренних войск. На Дальнем Востоке командовал армейской ротой поддержки погранвойск, а в Афганистане его батальон занимался и проводкой колонн, и охраной объектов, и блокпосты, вроде нынешних, выставлял. Как говорит сам Валерий Степанович — “творческий” был батальон. Подчинялся напрямую командующему 40-й армией генерал-лейтенанту Б.Громову. Командарм утверждал решения комбата, и у того были развязаны руки в ходе “боевых”.
На одной из высоток на границе Чечни и Дагестана Азиат уступил нам для ночлега свою палатку. “А сам где спать будешь?” — “Боюсь, сегодня поспать не получится, что-то “духи” зашевелились, буду своих пацанов всю ночь теребить”. Мы поужинали, послушали комбатовские песни, а потом до утра сквозь сон доносились его переговоры с Беркутом, 21-м, и другими высотками, где несли службу его матерые лейтенанты — Хохол, Боевик, Француз, которые если не во всем, то во многом хотели походить на своего комбата.
