В самом деле, грань между чудом и его противоположностью всегда тонка. Но нигде и никогда она не была так тонка, как в вопросе о совместимости несовместимого в российской действительности конца ХХ столетия. Ибо где-то рядом с чудом располагается его антипод — предельный цинизм. Достаточно испарить из чуда его высокую составляющую — смысл совместимости несовместимого, мучительность страха и стыда сорваться в бездну под говор пьяных комментаторов и хохот зевак из ОБСЕ — и чудо превратится в банальную всеядность, в ярмарку политических извращений и блудливых сговоров самого омерзительного типа, творимых на горе и на крови.
И не будет ли слишком смелым и наивным сказать, что грань между этим блудом и чудом сосуществования несовместимого поддерживается каким-то странным, нелепым и, вместе с тем, непобедимым общественным целомудрием? И что чудо такого сосуществования, равно как и чудо сохранения странного целомудрия в стране, целенаправленно развращаемой всеми возможными средствами… в общем, два эти чуда родственны друг другу… а в чем-то, пожалуй, даже тождественны?
Строгость подобного целомудрия несовместима с журналистской “бичарней”, с жанром оголтелых кривляний, с истериками записных морализаторов. Она несовместима с бесконечным печатаньем необработанных оперативных записей и агентурных донесений. Между тем, создается впечатление, что большая часть отечественной прессы была создана именно для того, чтобы в час “Ч” стать жирным, липким и кровавым лоном соития общества с зазеркальем наших спецведомств. Судя по темпу, с которым все заполняется этой дурно пахнущей липкостью, кто-то считает, что час “Ч” уже недалек. И этот час станет концом связности российского общества, концом того, что здесь названо “совместимостью несовместимого”, концом весьма неброского, почти смешного, нелепого и безрассудного — чуда.
Агентурный лай — и достоинство российского печатного слова, слова Белинского и Добролюбова, Блока и авторов “Вех”… Вот что борется в России сегодня! И за этой борьбой кроется высший смысл, в котором творческая сила зла признается, но не абсолютизируется, не выдается за непреодолимую “отягченность злом” всего земного существования. Последнее человеческое усилие способно лечь на разные чаши весов. И в этой способности и ее решающем значении для “судеб Всего”, видимо, и состоит смысл загадочной устойчивости больного, несовершенного и, вместе с тем, вовсе не исчерпанного, как это представляется многим, российского общества. Общества — в котором мы все Живем, а не существуем только, как это хотелось бы “антропологам”. Да, Живем на грани небытия, не замечая порой ни самой этой странной и загадочной неисчерпанности, давно уже приговоренной всеми к “списанию” Жизни, ни тех подлинных значений, которые она скрывает, даря нам испытующе-причудливые переплетения явлений и судеб.
