Что-то его подспудно смущало: монахи Энрякудзи – гокё не были склонны к милосердию, тем более по отношению к таким грозным противникам, как микоси, несгибаемым в вере и потому крайне опасным.
– Заботиться обо мне не надо. А читать «Дай хання кё» все равно где.
Действительно, Боги любили слушать сутры с утра до вечера. Бальзам на душу. Иногда молитвенные бдения для устрашения жителей какого-нибудь города продолжались два-три дзиккан: поля оставались неубранными, а кони и прочий скот дохли сами по себе. Но надо быть не от мира сего, чтобы ради этого сидеть в пустыне, подумал Натабура и спросил:
– Что, все шестьсот свитков, сейса?
На самом деле он видел разных отшельников и привык к их чудачествам. В этом отношении учитель Акинобу имел особое мнение: «Ничто так не ослепляет человека, как Солнце, но, приблизившись к нему, ты погибнешь». Его лозунгом была умеренность во всех отношениях. Даже в почитании Богов. Самое странное, что они его за это любили и охраняли в долгих скитаниях.
– Все… – гордо произнес Мусаси, – все здесь! – И постучал пальцем по голове. Запястье его обнажилось, и Натабура с удивлением увидел, что рука принадлежит не отшельнику, а воину – была она вся перекручена сухожилиями и мышцами, костистая, сухая, как головешка. Такие руки он видел только у профессиональных фехтовальщиков копьем.
Мусаси понял, что его разоблачили. У него сделались сонные глаза. Все его движения словно замедлились. А речь стала невнятной. Должно быть, это и усыпило бдительность Натабуры. Он подумал, что ошибся, что человек, изуродованный до такой степени, не может быть опасен и что, напротив, к нему надо проявить сострадание.
– Дайте-ка мне подняться… – И снова раздалось странное шуршание.
Натабура только в последний момент понял, что в той руке, на которую Мусаси оперся о землю, блеснуло длинное лезвие собудзукири-нагинаты – страшного оружия в сильных и умелых руках.
После этого он не думал, а только уклонялся. Первый удар был колющим (Мусаси спешил), сразу переходящим в «веер», ибо Натабура, стоящий ближе всех, подпрыгнул так высоко, что лезвие собудзукири-нагинаты только просвистело, блеснув под ним. Как хорошо, что в последние сутки он ничего не ел, кроме ягод. Тело сделалось легким и пружинистым. Мусаси оказался в роли защищающегося: Натабура ударил его ногами в голову. Однако монах, как заправский явара, вовремя подался назад и немного вбок, опрокинулся на спину с тем, чтобы поразить Натабуру снизу, и, конечно, смягчил удар. Поэтому естественным продолжением движения собудзукири-нагинатой была «воронка» с переходом в горизонтальную плоскость – «цепь ведьмы». Эти два приема носили как наступательный, так и оборонительный характер. Но Мусаси не особенно заботился об обороне, потому что во время разговора не заметил у Натабуры другого оружия, кроме ханкю, да и любое оружие значительно уступало собудзукири-нагинате.
