– Когда Иуда повесился? – спросила Романова. – Через сколько времени после распятия?
– Не знаю. А зачем тебе?
– Не уезжай, Шурка. Пропадешь.
– Знаешь, как меня зовут?
– Шурка.
– А моего папу?
– Семен Михайлович.
– Сруль Моисеевич, – поправил Шурка. – А я Александр Срулевич. Сейчас мне сорок. Я Шурка. А через пять лет без отчества будет неприлично. А с этим отчеством я тут не проживу.
– Поменяй.
– Не хочу.
– Не все ли равно – как зовут…
– Не все равно. Почему человек должен стыдиться своего имени, которое он получил от родителей?
А вдруг МАША? – метнулось в мозгу. Нет, нет и нет… Надо срочно отогнать эту мысль, залить ее водкой. Иначе нельзя жить. Дальше остаются муж и Нина. А потом – она сама. Тогда надо подозревать себя. И ехать в сумасшедший дом. Прямо из кафе.
В кафе вошел слепой в черных очках. Романова усомнилась: натуральный слепец или притворяется?
Дальше она ничего не помнила, кроме того, что куда-то ехала и оказалась в квартире Шуркиного товарища.
Романова догадалась, что это экс-шпион, тот, что уехал с Кубы, а на самом деле получил повышение и сейчас ему поручено следить за Романовой. Ему дано задание ее убить. Романова общалась с хозяином дома и его женой, строила свой диалог так тонко и двусмысленно, что они поняли: ее не надо убивать. Это нецелесообразно.
Потом она почему-то лезла через балкон на улицу, а ее затаскивали обратно и порвали юбку. А в конце всего – трещина на обоях. Это ее обои и ее трещина. Значит, ее дом. Ее доставили и сложили на кровать, как дрова.
…Открылась дверь. В комнату вошел Раскольников. Без сумки. Сумку он оставил на Земле.
Романова не удивилась.
– Как все случилось? – с волнением спросила она и протянула к нему обе руки. – Как?
Раскольников хотел ответить, но зарыдал.
Он плакал по себе, по своим детям, честолюбивым замыслам, по страстной плотской любви, которая бывает только на Земле. Он плакал от досады, что все так быстро, жестоко и бездарно окончилось для него. И ничего нельзя поправить. Ибо поправить можно все, кроме одного: сделать из мертвого человека – живого.
Она сидела на кровати, не двигаясь с места. Все понимала. Любила бесконечно. Это была любовь-ворона. Дольше жизни. Дольше человека.
– Хочешь, я к тебе переберусь? – самоотверженно предложила Романова. – Мне здесь все равно нечего делать…
– Не надо… Я подожду…
– Но это долго.
– Недолго… Космические сутки длятся семнадцать земных веков. Один час – семьдесят один год. Так что встретимся через час. Даже немножко раньше.
