– Ня буду, тетя Катя! – вдруг громко выкрикнул Колька, как солдат на перекличке.
Кате не понравилось, что он сказал «тетя». Ей было тридцать лет, но по сегодняшним временам запоздалого инфантилизма тридцать – это самое начало жизни, как прежде – восемнадцать. Хотелось сказать: «Какая я тебе тетя? Дурак». Но она сказала:
– Смотри, Коля, если я еще раз услышу…
– Ня буду, тетя Катя! – снова вскрикнул Колька так, будто его кольнули острым предметом.
Катя заметила, что он уже успел где-то выпить с утра. Подумала: «Да ну его…» – и вышла во двор.
Дуся стояла возле крыльца, и даже в стеклянном глазу ее читалась надежда.
– Все, Дуся. Он больше не будет драться. Он обещал, – заверила Катя.
Дуся кивнула и пошла в избу, но почти тотчас выскочила обратно с проворством подростка.
– Ну вот… – Она удивленно всплеснула руками. – Опять…
Кольке нужна была не справедливость, которую искала Дуся, а деньги на водку. К тому же он разозлился на тетку, которая вынесла сор из избы и опозорила его, Кольку, в глазах городских, или, как их тут звали – дачников.
Дуся вспомнила те сорок километров, которые она несла в тряпках новорожденного Кольку, и лицо ее скрючилось в плаче.
Катя вздохнула и снова пошла в избу.
Колька сидел в прежней позе, с прежним выражением лица, и снова невозможно было представить, что он совершает аморальные и антиобщественные поступки. Катя даже подумала: может, Дуся что-то путает? Но все же сказала:
– Коля, да что же это такое?
– Ня буду, тетя Катя! – вскрикнул он и тут же замолчал, как казалось, только для того, чтобы переждать немножко и снова заорать эти же слова.
Кате стало скучно. Она попрощалась с Дусей и ушла домой.
Мать и Ника сидели на кухне за столом и ели деревенский творог с земляничным вареньем.
Мать поглощала творог с хлебом, чтобы загрузить в себя побольше топлива и подольше не проголодаться.
Ника сидела над тарелкой, смотрела перед собой большими остановившимися глазами, как бы со страхом вглядываясь в свою предстоящую жизнь.
– Не замирай! – велела ей бабка.
Катя села к столу. Она стала есть творог, отгребая варенье в сторону, потому что избегала мучного и сладкого. Всеобщая повальная эпидемия похудания коснулась и ее.
– У тебя уже ноги стали как у паука, – заметила мать. – И цвет лица синий, как застиранная тряпка.
– Мама, мне тридцать лет. Дай мне жить, как я хочу, – попросила Катя.
– Вот уедешь к себе в Москву и живи там, как хочешь. Чтобы мои глаза не видели.
