Герцог понял скрытый намек.
– Это будет зависеть от того, что увидит и услышит здесь мой капеллан. Ему поручено поговорить с узниками – сам я не хотел бы вступать с ними в какие бы то ни было разговоры. Прошу вас избавить меня от коленопреклоненных просителей, от рыданий и просьб о помиловании: забудьте на время о моем титуле.
Юный комендант молча поклонился. Он уже заметил, что на платье герцога нет никаких знаков герцогского достоинства.
Они стали подниматься по узенькой витой лестнице, нескончаемые ступеньки которой вызвали у герцога ощущение, будто он находится внутри выброшенной на берег огромной морской раковины; все сильнее сужающиеся завитки этой раковины, казалось, вот-вот раздавят его. В то же время ему хотелось, чтобы лестница не кончалась, – такой тягостной была для него мысль о том, что должно предстать его взору наверху. Но этот миг, которого он так боялся, уже наступил. Юный комендант открыл тяжелую дверь со множеством замков и запоров, и они вступили в большое круглое помещение без окон, освещаемое лишь несколькими узенькими прорезями в стене и вначале показавшееся им почти совершенно погруженным во мрак. Густой, невыразимо тяжелый и спертый воздух ударил им в ноздри. Герцог, привыкший к изысканным запахам, вначале едва не задохнулся. Через некоторое время, когда глаза его немного привыкли к темноте, он различил кучку жмущихся друг к другу женщин в старомодных, давно выцветших платьях; лица их тоже казались выцветшими и полинявшими, словно люди эти каким-то чудом пережили свою давно канувшую в Лету эпоху или, скорее, превратились в ее живых мертвецом, Герцог невольно вспомнил об отложениях моря – здесь, похоже, жгуче-соленые слезы произвели то же действие, что и отступившее море.
– Заключенные, – представил комендант и принялся называть пленниц по именам, указывая также их возраст; многим из них было более шестидесяти лет, но герцог дал бы им всем гораздо больше.
Между тем капеллан обратился к женщинам с вопросом, готовы ли они отречься от ереси и вернуться в лоно Церкви. Пленницы молчали. Было неясно, в состоянии ли они вообще понять смысл обращенных к ним слов. Капеллан повторил вопрос, невольно употребив на сей раз вместо выражения «лоно Церкви» слово «свобода»…
Ответом ему вначале опять было глубокое молчание. Но потом вдруг двое из этих несчастных призраков взялись за руки, словно желая подбодрить друг друга; бессмысленная, блаженно-хмельная, почти безумная улыбка оживила их скорбные лица. Рука в руке, устремились они к капеллану, но, прежде чем они успели произнести хотя бы слово, из глубины помещения раздался немощный, но очень ясный голос:
