Две недели спустя в аэропорту Анкона высаживался десант моих цыганских родственников. Прибыли: Милка с тремя старшими дочерьми, годовалым сыном и трехмесячной Жозефиной, младшие сестры Любка и Дашка – тоже с детьми, а также восемнадцатилетняя красавица Анжела – восходящая звезда ресторана «Золотое колесо» на Таганке. Командовал отрядом сестер Тумановых их дядька Иван Леший.
Справедливости ради надо сказать, что будь в семье Тумановых на тот момент все в порядке – ничего бы у меня не вышло. Но Шкипера угораздило объявиться как раз тогда, когда моих соседей преследовали несчастье за несчастьем. Открыл парад проблем отец семейства, в пятьдесят пять лет неожиданно влюбившийся в молодую русскую женщину, взыгравший, как старый боевой конь при звуке трубы, и отбывший к своей последней любви с чемоданом и гитарой наперевес. Его жена, моя приемная мать, тетя Ванда, двадцать пять лет стоически терпевшая загулы мужа, на этот раз не выдержала и слегла. Милка еще весной ушла от мужа с пятью детьми: он пил и изменял ей. Старшая дочь, Нина, ругалась с супругом в перманентном порядке. Анжела послала к черту жениха, с которым была помолвлена шесть лет, узнав, что он употребляет морфий. Старший сын собирался жениться в четвертый раз, младший, напротив, увертывался от женитьбы как умел, будучи влюбленным в русскую девушку-актрису, жениться на которой он мог только через трупы родителей. Дед Килька грозился умереть, зажилив поминки, и ежемесячно проигрывал в покер всю пенсию. В довершение ко всему, старший брат тети Ванды, Милкин дядька, всегда бывший, на мой взгляд, редкостной свиньей, превзошел самого себя, уведя молодую жену у своего же сына. Теперь зарезать его сводным хором обещали как собственные дети, так и братья уведенной невестки. В общем, как говаривал Яшка Жамкин, «не понос, так золотуха». И посреди всех этих неурядиц в Москве объявилась я с рассказом о воскресшем Шкипере.
Я сидела у изголовья постели тети Ванды, как можно осторожнее пересказывала все по второму разу, а сердце у меня сжималось: никогда еще моя приемная мать не выглядела так плохо. Что бы ни случилось, какие бы грозы ни гремели над огромной семьей – она всегда была спокойна, нетороплива и решительна, как боевой эсминец. А сейчас мой рассказ слушала, откинувшись на подушки, постаревшая на несколько лет женщина с резко обозначившимися на темном лице морщинами, похожая на Индиру Ганди, с запавшими, болезненно блестящими глазами и сединой надо лбом – никогда раньше не виданными серебряными нитями. Я говорила – и мечтала про себя, чтобы пришел, появился знакомый зеленый шар. Но он всегда сам решал, когда ему прийти.
