– Ты с ума сошел!
Додик отшвырнул карандаш:
– Вовсе нет! Илюха дикий трус, а N об этом никогда не узнает!
Но, кроме противного Ильи Львовича, в «Вечерке» служило много хороших людей, отличных журналистов и добрых товарищей. Тот же Давид Гай или Сафи Александрович Акжигитов. Сафи пристроил меня подрабатывать на радио, походя объяснив, как следует писать информацию, чтобы она хорошо звучала в эфире. В соседней комнате сидела веселая, красивая, очень добрая и невероятно талантливая Наташа Синякова, у нее всегда можно было перехватить три рубля до получки. Был заведующий отделом науки Рубен Багирян и его сотрудница Лена Цыганкова, которые, узнав о том, что Аркашка серьезно заболел, без всяких просьб с моей стороны мгновенно бросились на помощь и устроили ребенка в лучшую клинику. В отделе писем работали Света Комиссарова и Лена Митько, постоянно наливавшие мне остродефицитного кофе. Таня Харламова часто кричала мне на ходу:
– Грунька, сегодня прекрасно выглядишь!
А на летучках я старалась сесть поближе к Жанне Авязовой и Нелли Горячевой. Если кто-то из начальства набрасывался на меня, хрупкая, миниатюрная Жанна сквозь зубы шептала:
– Наплюй и разотри. Не ошибается только тот, кто не работает.
Алла Стойнова, Дина Абрамова, Всеволод Шевцов, Юра Иванов, Нелли Маринич, Оля Никольская. Я помню их всех, я не забыла того хорошего, что они для меня сделали, и всегда говорю:
– Я из «Вечерней Москвы», это там меня превратили в профессионального журналиста.
В восемьдесят третьем году мой ангел-хранитель пробился на прием к господу и упросил того помочь Груне Васильевой. Судьба явилась ко мне в образе соседки из сто восемнадцатой квартиры, Алены Струтинской. Алена была замужем за Димой Салынским, сыном писателя Афанасия Салынского. Мы с Димкой знакомы еще по Переделкину, а в Москве тогда жили на одной лестничной клетке. Алена стала моей близкой подружкой, и мы часто по вечерам пили вместе чай.
Однажды она сказала:
– Тебе надо выйти замуж!
Я замахала руками:
– Ни за что!
Алена вздохнула и замолчала. Она, естественно, знала о двух моих неудачных браках. Через час я забыла об этом разговоре. В пятницу вечером мы с Кешей укатили в Переделкино, на дачу. Союз писателей отчего-то после смерти папы сразу нас не выселил, мы пользовались домом до 87-го года.
В субботу Кеша примчался на участок с самой радостной улыбкой.
– Мамуся, – сказал он, – гляди.
Я посмотрела в кепку, которую он нес в руке. На ее дне лежало нечто крохотное, совершенно беспомощное, бело-черное… Щеночек, которому от роду исполнилось недели две, не больше. У него даже были еще закрыты глазки.
