Кормление черной собаки | страница 4



Ему было плевать. Одно казалось нелепым: все эти люди так любили себя, хотя не были ни на грош симпатичнее. Их ненависть вызывала у него смех. Они не имели права ненавидеть его собаку. В конце концов, это не они стояли на обочине, вглядываясь в мерцание жутких фиолетовых искр. Не они, содрогаясь от отвращения, смывали с ее морды капли крови и клочья рыжих волос. Не за ними она ползла и не им ветер шепнул в ухо одну очень странную вещь.

Но и его злоба становилась слишком сильной. Он перестал контролировать себя. Часы, нервы и собственную кровь он тратил вечерами на то, чтобы, запершись в доме, заставить собаку сделать хоть что-нибудь так, как ему хотелось. Она никогда не издавала ни звука.

На его руках теперь были незаживающие следы собачьих зубов.


Он больше не выходил из дома. Какого черта? Все решалось здесь и сейчас. Может быть, он ждал момента, когда собака нападет и тогда у него появится повод убить ее или, по крайней мере, «разрядиться». Но дьявольское отродье было терпеливым, как камень…

Все чаще он просыпался по ночам от пробиравшегося в сны ощущения того, что кто-то смотрит на него. Это ощущение постепенно усиливалось и ему удавалось выйти из сна незаметно для самого себя. Тогда он осознавал, что теперь достаточно открыть глаза – и он увидит нечто.

Конечно, это были зрачки, бросающие фиолетовые отблески.

Он открывал глаза и ему нужно было время, чтобы увидеть черное на черном фоне ночи. Ему помогали луна, фонари или фары проезжавших мимо машин.

Собака часами сидела неподвижно и смотрела на него. Спящего. Чтобы убедиться в этом, достаточно было проснуться ночью несколько раз.

Что происходило при этом в ее уродливой голове? Кто мог сказать? Уж, конечно, не он.

Когда это стало повторяться каждую ночь, он обнаружил, что не высыпается более, а единственной реакцией на ночного соглядатая был его нервный смешок.

Но чем меньше он спал, тем больше истязал собаку вечерами и ночами, но не мог расстаться с ней, как ребенок не может расстаться с любимой игрушкой, которую нужно сломать. Но здесь все было серьезнее и страшнее.

Избавиться от собаки означало проиграть свою последнюю игру, но, может быть, опомнившись, он пошел бы и на это, однако подозревал, что теперь уже слишком поздно, и проклятая сука никогда не оставит его в покое.


Ничто не длится целую вечность, но он больше не мог ждать конца. Он должен был сделать хоть что-нибудь, прежде чем сойдет с ума. К тому же, эти, живущие поблизости и снаружи, не дадут ему долгой отсрочки. Когда они поймут, что он не просто болен, его война с собакой будет прервана насильно. Он закончит ее в психиатрической лечебнице. Но еще никогда он не чувствовал себя более нормальным.