— Что мне полагается теперь делать?
— Что захочешь, то и делай.
— Мне полагается остаться здесь? — В его голосе слышались пронзительные панические нотки. Он знал опасность того, что Ари слышит это, играет на этом, действует в соответствии с этим. Только что в ее словах была угроза. Во всяком случае, он подумал, что была. Ее тон был бесстрастный, без намеков. Ее голос действовал на нервы и на несколько секунд заставил его позабыть о своей припрятанной контругрозе в лице Гранта. — Это не сработает.
— Не сработает? — Ари поправила прическу. Она была элегантна в своем костюме. Она повернулась к нему с улыбкой. — Приходи, когда захочешь. И вечером можешь пойти домой. Кто знает, может быть, мы займемся этим снова? Может, ты расскажешь об этом своему отцу, и у вас все пройдет спокойно. Ммм? Рассказывай ему все, что захочешь. Само собой, я все записала. Так что имеется масса улик, если он захочет обратиться в Департамент.
Он чувствовал, как озноб волнами накатывает на него. Он старался не подать виду. Он вызывающе посмотрел на нее, выпятив подбородок, тогда как она улыбнулась и вышла из комнаты. И долго еще он лежал холодный, как лед, с отвратительными ощущениями в животе, а стрелы боли пронизывали его голову от темени до затылка. Кожа стала сверхчувствительной и местами болела. На руке остались ссадины, следы пальцев.
— Флориан…
Воспоминания вспышкой вернулись к нему: ощущения и образы выплыли из темноты, и он уткнулся лицом в ладони, стараясь их оттолкнуть. Глубокое тайпирование. Лентокадр. Они будут всплывать еще и еще. Он не знал, что проявится. И это так и будет: обрывки воспоминаний, всплывающие на поверхность сознания и на секунду высвечивающиеся, течение слов, и ощущений, и образов, покуда они не перевернутся и снова не затонут в темноте; все разрозненное — просто еще и еще. И он не в силах прекратить это.
Он отбросил простыню и встал с постели, избегая касаться взглядом своего тела. Он забрался в ванную, врубил душ и начал мыться, намыливаясь снова, и снова, и снова, оттирая, не глядя, что-то незримое, стараясьничего не чувствовать, ничего не помнить, ничему не удивляться. Он тер лицо и волосы, и даже рот изнутри надушенным мылом, поскольку не знал, чем бы еще воспользоваться, и сплевывал, и полоскал рот, от острого мыльного привкуса, но ему так и не удалось добиться ощущения чистоты. Оставался запах, который он запомнил, как ее запах. Теперь он и сам пахнул так же и вкус этот застрял у него в горле.
