– О, разумеется, – не моргнув глазом, кивает Эми Иллерталер. – Вы можете приступить завтра же.
В это время солнце заходит за тучу, и все как-то блекнет, тускнеет, меркнет; и сразу становится видно, что госпожа синдицированный менеджер – маленькая, в перьях белесых кудряшек, как птичка, обороняющая свое гнездо, – что эта женщина лжет, лжет беззаветно и опрометчиво; и почему она лжет, тоже вдруг становится понятно. И эта столь прозрачная и грустная причина встает перед всеми с такой очевидностью, что никто даже не решается уже промолвить слова пред лицом такой любви. И каждому из членов Комиссии остается лишь по-своему вздохнуть украдкой.
– Если же у вас есть претензии к кадровой политике, пожалуйста, изложите их в письменной форме, – добавляет Эми.
А между тем эта женщина, ни много ни мало, знает всех, кто работает в RHQ, и не только по имени и фамилии; она знает все обо всех; она их мирит и стравливает; она за ними следит. Эми Иллерталер – корпоративный Макиавелли; она лучший менеджер по кадрам, которого только можно себе представить; и вот она сидит здесь перед Комиссией и даже не пытается сделать вид, что говорит правду.
Комиссия расходится. Члены комиссии недовольны.
– А все же она перегибает палку, – вполголоса говорит один из членов Комиссии другому. – Нельзя же так.
– Говорят, с ним работать невозможно. Настоящий диктатор. Диктаторские замашки.
* * *
Эмми Иллерталлер.
Райнера передергивает.
– Мы не боимся, да?
– Какое там, – говорит Блумберг.
– Ничего, мы люди опытные.
– Что и говорить; опытные.
Но и ему не по себе от Эми Иллерталер, таким безумным обожанием и фанатизмом веет от синдицированного менеджера RHQ. И Блумберг что-то хочет сказать. Для этого-то он и поднимает глаза, устремляет взгляд на Райнера и говорит, примерно:
– Мы вот, – говорит Блумберг, – мы вот, хотя на словах и за спокойствие, чтобы жизнь текла размеренно и величаво, как Рейн, или, может быть, даже как Иордан, или еще вспомнить про правый консерватизм, и про чистый незамутненный Разум. А на деле-то, вопреки себе, оказывается, тянемся к безумию, простите уж, к венским кошмарам, к кристальному и чистому безумию, хотя сами-то мы исключительно простые, разумные и скучные… хм… люди. И вроде ладно елочка наряжена, а как притрешься, присмотришься, протрешь, как в троллейбусе, рукавом запотевшее окно – и там такое увидишь…
– Ау, – говорит Райнер, и его опять передергивает. – Что-то меня знобит, – говорит Райнер.
