«Смеется! Издевается! – промелькнуло у меня в голове. – И голоском-то каким ласковым запел… В точности как лиса, которая петушка сманила да унесла его за темные леса!»
Насчет женской логики – мне было совершенно понятно, что имелось в виду. Не далее как неделю назад, на губернской судебной сессии, господин городской прокурор во всеуслышание обсуждал знаменитое высказывание Тургенева: мужчина-де может иногда сказать, что дважды два – не четыре, а пять или три с половиною, а женщина скажет, что дважды два – стеариновая свечка. Обсуждалось сие настолько громогласно, что слышали все. И поскольку я была единственная особа женского пола среди собравшихся, господа мужчины смотрели на меня так, словно именно я вывожу стеариновую свечку итогом простейшего арифметического действия!
А теперь вам желательно получить образец знаменитой женской логики? Решили позабавиться мною?
Ну что ж, господа! Извольте!
– Если мы вспомним рассказ кухарки Бровманов о том, на какой бумаге было написано письмо, выманившее Сергиенко на свидание и ставшее для него роковым, – начала я, изо всех сил вонзая ногти в ладони, чтобы сдержать дрожь всего тела, а самое главное – голоса, – то сможем предположить: вот этот пропитанный кровью комок – остатки того самого письма.
– Вы очень наблюдательны, – наглым, насмешливым голосом перебил меня Смольников. – Ведь кухарка ясно сказала: письмо было написано на толстой желтоватой бумаге, толстым карандашом, печатными буквами. В самом деле, какая острота дедукции и глубина индукции!
Я повернулась к Смольникову. Он смотрел на меня своими чернущими, темно-бархатными, презрительно прищуренными глазами.
«За что ты меня так ненавидишь? – устало, безнадежно подумала я. – Что я тебе дурного сделала, что ты меня со свету сживаешь, словно лютого врага?! Да неужто я виновна лишь в том, что не мужчина, а женщина?»
И вдруг… да полно! Мне почудилось это! Глаза Смольникова словно бы дрогнули под моим взглядом. Исчез нахальный, уничтожающий прищур, исчезла ухмылка, кривившая его губы… Мой неприятель насупился и отвел взор.
– Простите, господа, простите, сударыня, что помешал, – пробормотал он с запинкою. – Прошу вас, продолжайте.
Положительно, у меня галлюцинации!
– Прошу вас, Елизавета Васильевна, продолжайте, – повторил за Смольниковым прокурор все с той же, совершенно незнакомой, непривычной интонацией.
Да что с ними со всеми?! Ей-богу, тут какой-то подвох! Не попросить ли мне позволения удалиться?! Не сбежать ли под Павлино крылышко?
