Увидев, что внимание отвлечено от нее, Лалла снова обиделась. Вскочила, схватила с одного из кресел лежащую там гитару с шелковым бантом и бойко ударила по струнам:
Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,
Ударом веера толкнула ты небрежно.
И трещина едва заметная на ней
Осталась…
У нее был очень приятный голосок, который, к несчастью, то и дело срывался и как бы плыл, напоминая саму хозяйку, которая весьма нетвердо стояла на ногах и покачивалась.
С той поры прошло не много дней,
Небрежность детская твоя давно забыта,
А вазе уж грозит нежданная беда!
Увял ее цветок, ушла ее вода…
Не тронь ее – она разбита!
– Потехе час, но время и дело делать, – схватив меня под локоть, прошипел в ухо Смольников. – Вон там, за лестницей, нужник, а сбоку, за занавеской, дверь во вторую половину дома. К Вильбушевичу. Быстро туда, а я пока отвлеку Лаллу и доктора. Будь осторожна: куда-то исчезла кухарка. Не наткнись на нее. Если что, скажешь, мол, заблудилась. Давай, бегом, туда и обратно!
И он чувствительно – и уже привычно – подтолкнул меня в бок. Я полетела стремительно, словно тополиная пушинка, подхваченная ветром, и такая же послушная, решив приберечь возмущение бесцеремонностью и вопиющей фамильярностью товарища прокурора на потом. Сейчас он совершенно прав: времени терять нельзя!
Из холла неслось тягучее:
Так сердца моего коснулась ты рукой —
Рукою нежной и любимой, —
И с той поры на нем, как от обиды злой,
Остался след неизгладимый.
Я сразу нашла дверку и проскользнула в узкий темный коридорчик. Резкий запах ожег мне ноздри.
Оно, как прежде, бьется и живет,
От всех его страданье скрыто,
Но рана глубока и каждый день растет…
Не тронь его: оно разбито!
Я закрыла за собой дверь, и голос Лаллы словно отрезало. Впрочем, знаменитый романс уже допет. Сердце разбито, а вокруг меня зверски пахнет карболкой. Ничего себе, прямо будто в госпитале после плановой дезинфекции! Неужели Вильбушевич ведет прием на дому? Вроде бы всезнайка Рублев говорил, что доктор арендует кабинет на многолюдной Покровской улице, в доме Хромова… Но тогда почему запах карболки царит в доме, где он не практикует, а просто живет? Или Вильбушевич такой уж маньяк дезинфекции и чистоты? Но ведь невозможно жить, беспрестанно дыша таким воздухом! Или он сам и его прислуга уже ко всему привыкли? А может быть… может быть, здесь все мыли карболовой кислотой для того, чтобы уничтожить другой запах – запах крови?..
У меня мороз по коже прошел. Наверное, это очень страшно – жить с сознанием, что ты убил человека. Причем зверски убил… Леди Макбет, помнится, все пыталась отмыть руки, которые чудились ей окровавленными. А Вильбушевича, может статься, преследует запах крови.
